У медуз нет ушей - Адель Розенфельд
— Короче, она вскоре мне перезвонит и даст окончательный ответ, ведь есть и другие кандидаты.
На самом деле я этого не знала наверняка, но решила выдумать.
— Хорошо бы тебе оказаться первой. А то в мэрии долгим подбором персонала не заморачиваются.
Есть во лжи положительный момент: она оставляет вам надежду на лучшее.
12
Не знаю, какое чудо произошло, но две недели спустя мне позвонили из мэрии. Я догадалась, что это оттуда, по высветившемуся номеру, но от страха перед телефонными разговорами впала в ступор. Загипнотизированная видом номера, отображавшимся на экране смартфона, я была не в состоянии ответить. Мне совершенно не хотелось знать, берут меня на эту должность или нет. Я вполне привыкла ощущать себя «ни там и ни здесь» и легко находила удовольствие в таком состоянии.
Мое «Сверх-Я» этого мнения не разделяло, и мне пришлось попросить подругу Анну прослушать сообщение в голосовой почте. Я ухватила лишь самую суть: меня взяли, и я приступаю к работе со следующей недели. Это подпортило мне настроение.
«Поехали, отпразднуем это!» — предложила Анна и позвала на одну из своих странных вечеринок. «Будет круто, вот увидишь», — многообещающе подмигнула она мне. Анна любила вечеринки, на которых можно оторваться по полной. Она вообще жила только этим и любила ходить по краю. «Просто у меня слишком широкая натура», — оправдывалась она, и в ее взгляде появлялась грусть. Ее странности мне были известны еще с начальной школы, например, мы тогда часто играли с мертвыми личинками. В детстве она принимала мой слуховой аппарат за веточку, возможно, поэтому мы и сдружились. Мне нравилось представлять, что в моем ухе росло деревце, что оно закрепилось корнями где-то в глубине и тянулось к свету, выходя наружу за ушной раковиной.
Я позволила Анне себя уговорить, мы сели в электричку, нам предстояло ехать до конечной станции. Хрипловатый голос подруги смешивался со звуками поезда в какое-то обертонное пение. Я была уверена, что она пересказывает мне свою очередную теорию, которые у нее появлялись как грибы после дождя. Благо надолго в ее голове они не задерживались, и если мне не хотелось вникать, я могла и не вслушиваться, — она этого не замечала.
Во время нашей совместной поездки в Андалусию я настолько хорошо узнала Анну и разучила движения ее пол ных губ, что могла читать по ним в любых обстоятельствах, даже при мелькающих за окном фонарях.
В том андалусском путешествии на ужасной августовской жаре треснул пластиковый вкладыш моего слухового аппарата. Губы Анны стали топографической картой моего мира. По их изгибам и складочкам я считывала все нюансы речи, а по тому, как она их кривила, распознавала степень ироничности сказанного. Горный ландшафт испанских сьерр представлял собой макроверсию губ Анны. С тех самых пор мне не требовалось слышать подругу, чтобы ее понимать.
— Уши тебе ни к чему; даже если их функция совсем угаснет, для тебя разницы не будет, — рассуждала она. — Да и разве окружающее нас общество достойно того, чтобы к нему прислушиваться? В конце концов, будет прекрасный повод устроить собственный Уолден[3] и уединиться в лесной хижине до конца своих дней.
Я всегда сомневалась, что Анну можно считать голосом разума.
Этим вечером в электричке в своих разглагольствованиях Анна вдохновлялась какой-то недавно прочитанной книгой и запомнившейся ей оттуда цитатой: «Стремясь к недостижимому, мы делаем невозможным то, что осуществимо»[4].
13
«Следующая наша», — объявила Анна. Не успела я взглянуть на схему движения пригородных поездов, чтобы найти на ней название города, как мы уже стояли на мокрой и скользкой платформе. Уличные фонари прокладывали нам путь в ночной темени. На парковке нас дожидался автомобиль, чадящий «фиат-панда», и мы побежали к нему. Мокрыми щеками мы коснулись бородатого лица водителя, а потом, усевшись в его колымагу, — гладковыбритой физиономии пассажира. В салоне воняло псиной, и я всю дорогу молчала, зацикленная на этом запахе, который напоминал мне о странном появлении одноглазой собаки во время собеседования в мэрии. Анна же обменивалась с парнями какими-то общими воспоминаниями, их речь по большей части состояла из междометий и восклицаний.
Дом, где проходила вечеринка, явно был гордостью его обитателей. Они задешево приобрели эту неказистую развалюху и превратили ее в «жилое пространство». Тут и там в швах между панелями гипсокартона торчала, будто лишайник, монтажная пена, а под ногами гостей пузырился линолеум, на котором оставались следы от их грязной уличной обуви.
Хозяин прозвонил в колокольчик, и друзья, сбившись в группки, потянулись в столовую.
За круглым столом орехового дерева нас собралось человек десять. Анна мне всех представила: прямо напротив были бородач Себастьян и гладковыбритый Тома, которые нас сюда привезли, рядом с ними сидела какая-то парочка. По недовольному выражению лица девушки, Эмили, я предположила, что ее сюда затащил парень, и при мало-мальском намеке на скуку она наверняка просверлит его торжествующим взглядом.
Думаю, Анна причисляла ее к особам, подверженным нервным срывам. Она всегда подмечала в других уязвимые места, воображая себя психотерапевтом, ведущим группу пациентов с девиантным поведением. Слева и справа от нас сидели хозяева: парень — длинный сутулый стручок и девушка — маленькая и круглобокая, как ньокки. Потихоньку завязался разговор, но мужских голосов я не слышала — они были слишком низкие, чтобы я могла их разобрать. Стоявшие на столе свечи, воткнутые в горлышки винных бутылок, еле-еле освещали лица, а при малейшем дуновении их пламя еще и начинало мерцать. Вздохи, вспышки смеха Эмили, размахивания руками то и дело погружали нас в полумрак. И я естественным образом стала хранительницей огня, следя за тем, чтобы свет равномерно освещал каждого из нас. Притворяясь матерью Терезой, я взяла на себя эту роль исключительно из эгоистичных соображений. Вникнуть в беседу я отчаялась: сквозь общий гул прорывались только голоса Эмили и Ньокки.
Хозяин подчеркнуто элегантным жестом снова прозвонил в колокольчик. «А вот и эакуски, друзья!» — триумфально возвестил он и поставил я центр стола фарфоровое блюдо.
На первый взгляд оно было пустым. Вокруг меня все отпускали какие-то комментарии и смешки, но когда мы вгляделись, то
