У медуз нет ушей - Адель Розенфельд
Кэти+ сказала, что понимает. Думаю, имелась в виду моя проблема с ушами. По прижатым к сердцу рукам и по губам, сложенным куриной гузкой, я догадалась, что она «со мной». Светло-карие глаза коллеги затуманились, и я видела, как ее взгляд терял фокус, словно я была бликующим граненым стеклом.
Она настойчиво повторяла, что я могу на нее рассчитывать.
Остаток дня я знакомилась с другими коллегами. Вблизи они оказались абсолютно не похожими друг на друга. У второй Кэти волосы были чуть темнее, чем у Кэти+, глаза густо накрашены тенями водянисто-зеленого оттенка, такого же, как обои в кабинете моего сурдолога, голос ее был прокуренным. Из имени высокого коллеги я услышала только слог «л’а»: с большой долей вероятности его звали Николя — вряд ли Шарль. Ничего раскатистого мое ухо не уловило, зато «а» мне показалось таким явным и чистым, что я представляла его скорее в сочетании с мягким «л», а не с твердым «р», рядом с которым появляется определенный призвук. Что касается Жан-Люка, его имя я прекрасно расслышала, с двойными именами мне порой бывало проще, правда, частенько я промахивалась со второй частью, но не здесь: конечный «к» резко взрывался, и я не могла спутать этот слог с двухбуквенным «Но» у Жан-Но. Я была рада, что мне досталась работа со свидетельствами о рождении, наверняка мой внутренний лексикограф, специализирующийся на именах, окажется непобедим. Так, глядишь, я перестану бояться знакомиться. Жан-Люк выглядел как подросток, это было трогательно, однако что-то в нем вызывало недоверие, говорило о том типе людей, которые держатся на своем месте за счет стукачества.
У дверей кабинета меня ждала Анна, ей хотелось оценить атмосферу и посмотреть на моих коллег. Она весело усмехнулась, ну прямо какая-нибудь сестра-змеюка в первый день нового учебного года. «Но Кэти+ милая», — глупо сказала я, на что Анна ответила: «Будь начеку, на работе милых не бывает». Я парировала, мол, откуда ей знать, ведь она не может похвалиться ни единым успешно пройденным собеседованием.
18
Назавтра я пришла пораньше. Мне казалось, что чем быстрее я начну рабочий день, тем быстрее он пролетит. У себя на столе я обнаружила карточку-пропуск с моим именем — об этом позаботилась Кэти+. Когда через типовую двустворчатую огнеупорную дверь в кабинет зашли все остальные сотрудники и поздоровались со мной, я пробормотала благодарности. Потом погрузилась в чтение памяток для принятых на работу по временному договору, которые мне выдали для ознакомления, и внутренних регламентов, в том числе о выборах представителей коллектива[7]. В списке кандидатов на предстоящие выборы значились фамилии Кэти+ и Жан-Люка.
Увидев, как к стойкам, отделявшим наши столы от посетителей, выстраивалась очередь, я запаниковала. Все эти рты сейчас начнут произносить имена, фамилии, возможно, задавать вопросы. Раньше мне никогда не приходилось отвечать на устные просьбы.
Кэти+ и ее ровные зубы приободрили меня, когда подошел первый «посетитель», — по электронной почте мне прислали выдержку из положения о государственной гражданской службе, которым запрещалось использовать слово «клиент» или «ожидающий», притом что процедура официального оформления рождения требовала немалого ожидания. Не успела я поздороваться, какой засыпал меня вопросами, вернее, вопрос был один, но многоступенчатый. Его голос напоминал ржавые качели: одни слова с клокотом возвращались в его горло, другие — взмывали вверх, достигая моего уха. Его рот периодически перекашивало из-за напряжения, идущего от носа, в результате центр губ, откуда слетали слова, смещался, и мой взгляд упирался в язык. Я растерялась, но взяла себя в руки и, спокойно улыбаясь, будто у меня все под контролем, протянула ему бланк заявления. Несколько удивившись, он замолчал, сосредоточенно заполнил бланк, понуро протянул его мне, пожал плечами и ушел, освободив место следующему посетителю. Это оказалась женщина лет пятидесяти, с акцентом: ее губы растягивались на каждой гласной, она рубила слова на слоги, чеканя согласные. К моей просьбе повторить свой вопрос она отнеслась нормально, видимо, потому что иностранка, — ей всего лишь надо было получить копию свидетельства о рождении дочери. Я разъяснила ей порядок действий, и она ушла, повторяя, словно выводя бас-линию, свои «окей», запоминая все предстоящие этапы. Один посетитель сменял другого, и когда я переставала их понимать, когда шумный прилив превращался в мутный отлив, когда звуки, слетавшие с губ, больше не проясняли ничего, я начинала твердить про себя, как мантру, мудрость из древнекитайского военного трактата: «прикидываться безумным, сохраняя рассудок».
В мои обязанности также входило отправлять уведомления в разные инстанции, чтобы там легализовали вновь появившуюся жизнь, и у меня было странное чувство, словно я помогаю родиться в административном плане новым судьбам. Пока это лишь два слова — имя и фамилия, — об остальном позаботится общество.
Настало время обеда. Все мои представления о столовых были родом из детства, я помнила, как там бросались шариками из хлебного мякиша или из котлет, болтали с набитым ртом, и эти нечленораздельные реплики сливались в общий гомон. Гомон, который я узнавала, едва переступив порог.
Стоя в очереди к линии раздачи, я высматривала других инвалидов. В мэриях, как мне доводилось читать, принимают на работу около сотни таких сотрудников в год. Я исследовала глаза, уши, ноги, руки, думая увидеть у кого-нибудь протез, ничего подобного не обнаружила, тогда решила поискать людей хоть с какими-то физическими недостатками, и мой взгляд задержался на женщине, у которой грудь была чересчур впалой — ни дать ни взять воронка от снаряда. Тут я почувствовала, что за мной тоже наблюдают, повернула голову и увидела коллегу, который пристально смотрел на мои волосы, я бросила свою игру «найди инвалида в мэрии» и села за стол рядом с Кэти+. Я ощущала усилия этой «самой-что-ни-на-есть-Кэти-из-двух-Кэти», которые она прилагала, стараясь интегрировать меня в круг коллег, склонившихся над сосисками и пюре, она положила руку мне на предплечье, будто хотела остановить мое желание стать невидимой, не дать моему телу уподобиться хамелеону и принять цвет пюре, но в первую очередь она стремилась продемонстрировать всем, и мне в частности, свою незаменимость.
Жан-Люка, кажется, смущало, что я выгляжу как обычный человек. Думаю, мой слуховой аппарат не давал ему покоя, моего недуга он толком не понимал. Когда я сказала,
