У медуз нет ушей - Адель Розенфельд
На рабочее место я вернулась уставшей от усилий, которые прилагала, пытаясь уследить за разговорами коллег. Во второй половине дня я зарегистрировала череду цветочных имен: Розу, Лилию, Азалию.
Обеденный перерыв так меня вымотал, что я больше не улавливала, с какими просьбами обращались ко мне «посетители» мэрии. Вконец обессилев, я стала перенаправлять к Кэти+ тех посетителей, чьих вопросов не понимала. Она, как мне показалось, несколько переменилась в лице, помрачнела, что-то в ее взгляде говорило: просто так мне это с рук не сойдет.
Я успокаивала себя мыслью, что специально не искала место по квоте для инвалидов, оно свалилось на меня так же случайно, как и они наткнулись на меня.
По окончании рабочего дня у выхода из здания меня встретила собака и пошла следом, облаивая всех прохожих. Придя домой, я не вспомнила о соседе и не ответила матери — мое внимание всецело занимала собака, которая била хвостом мне по ногам. В любом случае рассказывать о своих первых днях на работе у меня не было сил. Я предпочла укрыться в объятиях солдата, собака устроилась рядом, как будто мы ее хозяева.
— Мой слух не улучшился, а даже, пожалуй, ухудшился. Лечение не помогло, — сказала я солдату, вспоминая почти пологий береговой рельеф аудиограммы. — Неужели однажды он сравняется с уровнем моря?
Чтобы успокоиться, я стала повторять слово «бахвал».
Мне нравилось произносить устаревшие или просторечные слова, пусть я сама себя и не слышала без слухового аппарата. Выговаривать их, чувствовать губами было неким соглашением между мной и речью.
19
Время шло, я понемногу осваивалась, но страшилась приближения декабря, я боялась очутиться под длинной мантией его ночей. Поведение коллег казалось мне странным: Кэти+ бросало из веселости в язвительность; Жан-Люк иногда вроде размякал в моем присутствии, но тут же снова принимал вид надзирателя; что касается «Л’а» с его неподвижным, будто утес, чубом на голове, мы общались друг с другом с той преувеличенной вежливостью, какая граничит с враждебностью. Кэти-«минус» стала со временем вызывать у меня симпатию. Свое рабочее место она украсила фотографиями щеночков и младенцев. Издалека это смотрелось скопищем каких-то пушистиков, пухленьких ручек, ножек и блестящих глазок-бусинок. Мне кажется, для человека, занимающегося регистрацией новорожденных, такая страсть ко всему, что только-только появилось на свет, и равнодушие к дальнейшим жизненным этапам свидетельствует о настоящем призвании.
Внезапно сквозь тишину прорвался голос Кэти+, а вместе с ним и истории из ее жизни. Ее дочь-подросток считала делом чести превращать малейшее событие в грандиозную эпопею, а разбираться со всем этим приходилось матери: то вечеринка окончилась для девочки алкогольной комой в больнице имени Анри Мондора, то она провела ночь в полиции, то пришлось вызывать домой спасателей. Я не могла не завидовать этому возрасту, когда живешь как в мультике, где герои беспрестанно падают и тут же вскакивают с бьющими из глаз звездами; но, глядя на Кэти+, жизнь которой фактически ей не принадлежала и состояла из бесконечных волнений, героиню я видела в ней.
Рабочие дни проходили нелегко. Я старалась не корить себя за то, что просила помощи у Кэти+, даже если чувствовала перемену в ее настроении: из весьма радушной, то и дело подмигивающей и вцепляющейся руками-щупальцами вам в плечи она могла превратиться в жесткую, с безучастным взглядом, поджатыми губами, а руки ее втягивались в рукава, — так рак-отшельник прячется в свой панцирь. Иногда она, отлучаясь на несколько минут, просила меня приглядеть за ее рабочим местом, как будто хотела обратить мое внимание на то, что выходит, только пока нет посетителей, а на телефонные звонки вместо нее будет отвечать Жан-Люк.
Однажды, когда Кэти+ стремительно вышла, я решила пойти за ней, рассчитывая, что ковровое покрытие коридоров заглушит мои шаги. Она заскочила в тесную комнатушку (ее планировали сделать уборной, но превратили в комнату отдыха), дверь которой, плохо подогнанная, никогда не закрывалась. В щель я увидела, как Кэти села, достала коробку таблеток из кармана жакета, взяла одну и быстро проглотила, потом, вероятно, чуть скрипнула дверь, и Кэти встретилась со мной взглядом. В нем, как мне показалось, читался испуг. Она быстро осмотрелась вокруг, видимо желая убежать (зачем я только за ней пошла!), и когда поняла, что я все видела, сразу сникла. Я пообещала никому ничего не расскажу «Никому-никому». — заверила я. Мне ли не знать, что такое тайна. Мое обещание она оставила без ответа, веки ее опустились, и губы сказали: «Знаешь, меня просят включаться в работу, а ведь меня еще не утвердили».
Утвердили. Это слово было у всех на устах в столовой, оно легко угадывалось по гласным на концах слогов, последовательность у, е, и, и меняла лица, рождала надежды и преобразовывала карьеры. Я посмотрела Кэти в глаза, чтобы выразить свою поддержку, но ее взгляд помрачнел: она злилась, поскольку предстала уязвимой передо мной. Я извинилась, а она поднялась, будто ничего не случилось, и стала обычной веселой Кэти+ с приветливыми фразочками, какие у нее заготовлены на все случаи жизни. Я посторонилась, пропуская ее вперед, она быстрым шагом устремилась обратно в кабинет, словно поддразнивая меня своей резвостью, и весь остаток дня работала в ускоренном темпе.
Я тоже стала трудиться с удвоенным рвением, стремясь продемонстрировать всем, на что способна. Я расправилась с кипой документов: внесла данные в компьютер и проверила, все ли корректно зарегистрировано. Потом предложила помощь коллегам, мол, если кому-то нужно, могу взять на себя часть их бумаг, — мое умение концентрироваться порой превышало среднестатистический уровень. Оно было натренировано благодаря слабому слуху. Кэти+, поглядывая в мою сторону, вымучивала улыбки, но они получались кривоватыми и какими-то отстраненными.
Из мэрии я вышла с необычным ощущением, будто я разучилась воспринимать реальность. Шагая вдоль каштановых деревьев, корни которых по ночам прорывали асфальт, я услышала какой-то скрежет или, как я это себе представляла, звук металлической лопаты, вонзающейся в землю. Тут я почувствовала запах не то алкоголя, не то антисептика и смогла различить силуэт моего солдата — его сгорбленную тень. «Ты здесь?» — спросила я. Он ответил мне нечто
