Натюрморт с торнадо - Э. С. Кинг
– Тебе шестнадцать, – говорит она. – Все шло так хорошо. Что-то произошло, а ты мне не рассказываешь.
– Никогда ничего не происходит.
На этом месте я вдруг осознаю, сколько я вру. Настоящие художники так много не врут.
Хелен не брешет
Самая частая причина ампутации не травма (от взрывов на войне или аварий), что бы вам ни рассказывали в кино и во всей прочей хрени. Диабет, или заболевания периферических артерий – всякий мрак с сосудами, – вот что приводит на стол патологоанатома ноги в мешках для медицинских отходов. С бирочкой. Мы в скорой помощи не занимаемся распилом костей, но я видела достаточно искореженных, покрытых язвами ног, чтобы понять, что произойдет, когда мы отправим бедную старую бабушку, которая не может позволить себе инсулин, наверх на консультацию хирурга. Их обычно привозят из домов престарелых на три недели позже, чем надо было, потому что отношение количества пациентов к количеству медсестер там просто ужасающее. Иногда 30:1. Я принимаю их немытыми, в двух подгузниках, с пролежнями, проникающими до самых костей. Когда мне было тридцать, я написала в своем завещании, что ни в коем случае не хочу попасть в дом престарелых. У меня двое детей. Уж один из них обо мне позаботится, думала я. Только теперь осталась одна Сара.
Мы назвали Сару в честь бабушки ее отца. Бабушка Чета была чудесной женщиной и всегда хорошо ко мне относилась, а это больше, чем я могу сказать о его матери.
Бабушке Саре было девяносто семь, когда она умерла. Все конечности при себе, и никакого дома для престарелых, потому что она до самого конца была яснее стеклышка – жила в своем маленьком кирпичном особнячке в Старом городе, с соседями, которые за ней приглядывали. Она пережила своих двух детей, мужа и практически всех знакомых. Кроме нас.
Когда она умирала, я была рядом. Чет не смог отпроситься пораньше с работы.
– Где Чет? – спросила она.
– Едет. Он несколько минут назад вышел из офиса.
– Вечно мальчишка опаздывает, – прошептала она.
– Он так и не научился вставать вовремя, – сказала я, и мы с ней засмеялись, медленно, как смеются пожилые женщины с юга США в фильмах. Но я знала, что она умирает. Я тысячу раз видела, как умирают люди. Она тоже знала.
Она закашлялась:
– Я думала, вы с ним расходитесь.
– Где вы такое слышали? – спросила я.
– Там же, где услышала, что вы уже год не спите в одной постели, – сказала она.
– Мы в разные смены работаем, – сказала я.
У нее захрипело в груди.
– Не в твоем стиле вешать лапшу на уши умирающей женщине, Хелен.
Мне не хотелось разговаривать на эту тему. Она умирала.
– Давайте не будем о печальном.
Мы с минуту сидели в тишине. Ей было не больно. Мне кажется, это справедливо. После девяносто семи лет на этой планете было бы справедливо умереть безболезненно. Я держала ее за руку, потому что знала – конец близко. В ее дыхании слышался предсмертный хрип. Глаза были закрыты, на губах играла легкая улыбка, потому что бабушке Саре всегда было суждено умереть с улыбкой.
Она открыла глаза и прошептала:
– Не умирай несчастной.
Я наклонилась и сказала ей на ухо:
– Не буду.
– Ты можешь умереть завтра.
– Я знаю.
– Чет тебе никогда и в подметки не годился. – Она сделала два коротких, напряженных вздоха. – Этот мальчишка просто не способен ни во что вкладываться.
И она умерла.
Она не знала, что я беременна. Я не хотела говорить ей, что беременна, потому что тогда разговор стал бы еще мрачнее.
Чет приехал десять минут спустя, и медсестры дали нам задержаться в палате, чтобы он мог выдавить из себя пару слезинок и скорчить грустную мину. Главной медсестрой в ту смену была Джули, полная лохушка. Она зашла сочувственно погладить Чета по спине. Я закатила глаза и отошла в туалет.
Предавалась ли я мечтаниям, что медсестра Джули и Чет прямо в эту же секунду занимаются горячим сексом прямо на трупе бабушки Сары? Да, предавалась. В те дни я мечтала, чтобы он в кого-нибудь влюбился – в одну из молоденьких сотрудниц, в случайных официанток в барах, в мою соседку, в мужика, мне было плевать – лишь бы он убрался наконец нахрен из моего дома.
Но я ждала Сару. И у нас был Брюс.
Мы согласились остаться вместе ради детей.
Зануда
Мне просто нужно понять, почему Брюс такое сказал. Ты всегда можешь приехать жить ко мне. Где бы я ни был.
Мама с папой нормальные родители. Не жестокие, ничего такого. Свозили нас в Мехико. Я помню, что что-то случилось, но не помню что. Знаю, что было страшно. Знаю, что папа кричал, что Брюс кричал, что мама кричала. Знаю, что я плакала. Знаю, что раздвижные двери балкона не звуконепроницаемые.
Но я не знаю, почему Брюс такое сказал. Не знаю, почему надо было заходить так далеко – до Орегона и до Ты всегда можешь приехать жить ко мне. Где бы я ни был.
Это было не так уж и давно. Я должна помнить. Только не так все просто. Я сама себе вру, но не знаю почему. На каминной полке керамическая сова. Я слепила ее в первом классе, и это моя любимая работа, хотя с тех пор у меня появилось много гораздо более совершенных работ. Папа не переставал хвалить меня за сову, когда я принесла ее домой. Тогда все и началось – разговоры про мой талант, мои перспективы, и папино стремление несколько раз в год ходить в художественный музей. Он говорил, что ему нравится искусство, но на самом деле он просто изучил его, как изучает износ и порчу строений. Он изучил язык искусства, но рисовать может только кружочки и палочки.
Я смотрю на сову и гадаю, какая ее часть – вранье. Я спрашиваю: «Эй, сова, ты тоже врешь?» Сова не может ответить, но если бы могла, то, уверена, сказала бы: «У-ху». Так говорят совы. Объяснений не требуется. Но слова Брюса требуют объяснения.
Я говорю, что иду гулять, и мама говорит мне быть осторожной. Я поднимаюсь к площади Риттенхауз навестить большую статую лягушки, а потому сажусь на парковую скамейку, слушая разговоры прохожих.
Ни одной оригинальной фразы.
Хотела бы я еще раз поговорить с двадцатитрехлетней Сарой. Десятилетняя Сара не понимает моих сложностей. Она еще до них не дошла. Она
