Джинсы, стихи и волосы - Евгения Борисовна Снежкина
«Анна Андреевна посвятила ему несколько своих стихотворений, а он, в свою очередь, написал небольшую поэму „Сретенье“, многими внутренними нитями связанную с памятью Ахматовой. В интервью, которое Иосиф Бродский дал нам в тысяча девятьсот восемьдесят шестом году в связи с двадцатилетием смерти Ахматовой, поэт рассказывал: „Анна Андреевна несколько раз в разговоре высказывала эту идею, что христианство на Руси еще не проповедано. Стихотворение это, „Сретенье“, оно, собственно о том, как ветхозаветный человек умирает новозаветной смертью. Симеон – это человек между Ветхим Заветом и Новым Заветом. Это человек из Ветхого Завета, которому объявлено, что он не умрет, пока он не увидит мессию, пока он не увидит Христа. И он умирает, и он уже умирает в Новый Завет“».
Тут за дверью раздался звон ключей, и пришлось выключить радио. Но этот маленький кусочек никак не шел у меня из головы. То есть двадцать лет смерти Ахматовой. Ветхозаветный человек умирает. Умирает кто? Ахматова. И ей сказали, что она не умрет до тех пор, пока не увидит мессию. То есть она увидела того, кто говорит, и умерла. То есть этот, как его, Бродский хочет сказать, что он мессия? Ну и засранец.
Глава третья
1
Теперь есть чем заняться за пять минут до перемены. Главное, максимально подробно спланировать, что буду делать в следующие десять или пятнадцать минут. Можно пойти в туалет на соседнем этаже. Тогда главное – быстро собрать учебники и тетради. Лучше начать собирать их прямо сейчас. Можно скрыться в библиотеке. Проблема только в том, что библиотекарша стала нервной и теперь под любыми предлогами выпихивает меня оттуда. Можно начать протирать доску и таким образом задержаться в классе, чтобы нырнуть в книжку и переждать перемену. Можно попробовать не ходить на завтрак. Это не всегда получается, особенно если Гыга выстраивает класс и гонит до столовой строем. Но иногда все-таки можно улизнуть из строя и сбежать, хоть в тот же туалет или если вдруг открыта дверь какого-нибудь кабинета, мимо которого мы проходим. Это в общем такая игра. Главное – не обращать внимания на все эти «Сметлева совсем гордость потеряла, с парнями гуляет», «подстилка», «шлюха»… Главное – сразу вычеркивать такие слова из памяти. Не показывать им. Ни в коем случае не показывать. Гордость – это не про парней. Гордость – это когда каждый тычок, каждое обидное слово, каждую боль принимать и сразу же их вычеркивать, будто не было. Гордость – это вставать и идти в школу, зная, что они опять и опять отсыплют тебе этого добра. Опять будут кидаться комками мятой бумаги в спину и пытаться надеть грязную тряпку на голову. Гордость – не опускать головы, когда тебя бьют.
Зато на больших переменах стало прекрасно. Мы каждый день встречаемся с Мишкой. Забиваемся куда-нибудь в угол или даже просто стоим на площадке между этажами. Мишка заслоняет меня ото всех, мы смотрим друг на друга и говорим. Недавно Володарский показал прием, как изображать шум за сценой. Надо повторять одну и ту же фразу: «Когда нечего говорить, надо что-то говорить». И мы говорим. Говорим о чем угодно – о книжках, о его физике, о кино, о соседских собаках, о том, что холодает, о том, что сосиски в столовке тошнотные. Он смотрит на меня и говорит. Мы заговариваем друг другу зубы. Может, это и не спасает, но создает как бы купол, который позволяет продержаться эти двадцать минут. И это лучшие двадцать минут за весь день в школе.
Вот и сейчас – прозвенел звонок, все рванули из класса, я постаралась слегка задержаться, чтобы не попасть под раздачу в общей куче учеников. Нарочно собирала тетрадки и ручки медленно, потом, наконец, закрыла портфель и пошла к двери. Мне наперерез рванула биологичка. Маленькая, ниже меня ростом, она встала между дверью и мной.
– Ирина Константиновна, разрешите пройти…
Биологичка не пошевелилась. Только перекладывала мел из руки в руку.
– Почему?
– Сметлева, это не мое решение, но я его сейчас выполняю.
О господи. Она стояла напротив меня и тискала это чертов мел. У нее уши тряслись так, что серьги раскачивались из стороны в сторону.
– Это решение коллектива нашей школы… Мы, педагогический коллектив… несем ответственность не только за тебя… Но и другие ученики… Поэтому мы не можем позволить… безответственное… вызывающее поведение…
– А в чем оно заключается?
– Ты сама понимаешь, не представляй из себя дурочку.
Кусок мела начал крошиться в ее руках.
– Мы выполняем… это общее решение… На больших переменах с сегодняшнего дня ты будешь сидеть в классе.
– Ирина Константиновна, вы с ума сошли! Я, может быть, в туалет хочу!
– Нет, Сметлева. Ты не хочешь в туалет, ты хочешь встречаться известно с кем, и мы об этом знаем. Мы не можем позволить в школе такого демонстративного поведения. Поэтому, пожалуйста, сядь за парту.
– Ирина Константиновна, дайте пройти! – Я рванулась вперед.
– Сметлева, немедленно сядь за парту!
– Ирина Константиновна, вы не можете…
– Сядь, я сказала!
Я пошла на нее. Она еще больше испугалась, сделал шаг назад, но там уже была дверь. Тогда она отшвырнула остатки мела, обеими руками толкнула меня в грудь и выскочила за дверь. Я услышала поворот ключа.
Главное – не кричать. Главное – не начать биться в дверь и не выкрикивать «Выпустите! Немедленно выпустите! Суки! Откройте дверь! Мишка!» Главное – ничего этого не сделать.
Я подошла к окну, стараясь дышать как можно ровнее. Я смотрела на школьный сад, на решетку, которая отделяет школу от города, потом увидела свое отражение. На груди, на черном фартуке, как крылья ангела, отпечатались две белые ладони.
Гордость – не опускать головы, когда бьют.
2
Холодно было уже всюду, но на лестнице Строгинского моста хотя бы не так сильно дуло. Мы приходили сюда делать математику. Мою математику. Я садилась к нему на колени, доставала тетрадку и учебник, он диктовал решения. На своих коленях я держала тетрадку. Мы расстегнули
