Джинсы, стихи и волосы - Евгения Борисовна Снежкина
– Скобку не забудь вот здесь. И там не триста сорок шесть, а триста сорок восемь.
– Подожди, ты же только что диктовал триста сорок шесть.
– Восемь я диктовал. Просто ты, как всегда, отвлекаешься.
Ну еще бы мне не отвлекаться. Теперь все мое внимание было сфокусировано на его руке, которая постепенно соскальзывала все ниже и ниже вдоль спины. Игра заключалась в том, чтобы любое движение было почти случайно. Вот я наклонилась, чтобы отодвинуть волосы, и мои губы прижались к его виску… Мы оба наклонились, чтобы посмотреть в учебник, и вот его губы коснулись моей шеи…
– А квадрат плюс b квадрат. Не видишь, что у тебя там выражения должны сократиться?
– Нет, не вижу. И руки замерзли.
– Давай их сюда. – Мишка взял мои ладони в свои. – Непонятно, как Князева тебе ставит отметки.
– Ну а как. Все же нормально решено. Вот она и ставит. Хотя, конечно, зубами скрежещет, понимает, что не я это решала. Но и не может сказать, что я у кого-то списала, знает, что мне в классе списать никто не даст. А потом вызывает к доске и ставит банан.
– Давай хотя бы в тетрадку все сделаем правильно. – Его рука опять оказалась у меня на спине, на голой коже между рубашкой и джинсами. – Так, пятьсот шестнадцать и корень квадратный. Не забудь.
Я повернулась и зарылась носом в его волосы.
– И последний пример…
Наконец с математикой было покончено, но мы еще не окончательно замерзли, и можно было еще чуть-чуть посидеть.
– А как ты меня нашел?
Его рука опустилась совсем близко к поясу.
– Давно обратил внимание. В нашей школе не так уж много необычных девочек.
Я наклонилась к его уху. Его рука чуть заметно вздрогнула.
– А почему ты решил меня фотографировать?
– Просто понял, что ты не из стеснительных, и потом нужно было найти какой-нибудь предлог…
– А потом? Когда они все прицепились? Даже теперь?
– Нет. Теперь даже крепче.
– Это так отвратительно – сидеть в классе. А после того случая все еще орут «Сметлева, а у тебя все сиськи белые!».
Мишка наклонил голову в этом направлении, крепче прижался ко мне.
– Идиоты, – вздохнул он.
Я обняла его за шею, ладонью протиснулась под воротник свитера, пальцы нащупали позвонки. Его тело горело, как в жару. Голос слегка охрип. Он сказал мне на ухо:
– Теперь все стало просто. Теперь они просто враги.
3
Репетировали сцену спиритизма. Коля – Иванов, Ниночка – Аннибал, Володя – Кузьмин, Леночка – Сабашникова, я – медиум Гиппиус. Леночка ужасно суетилась и все время приставала к Коле с дурацкими вопросами:
– Коля, а вот когда она говорит Володе «Подозреваю смерть», она что в этот момент имеет в виду?
Коля отвечать не успевал, вместо него всегда встревал Володарский:
– Подумайте, Леночка, ведь смерть в культуре того века была темой едва ли не запретной. За исключением ее православного измерения. Поэтому прозрение смерти – это как у Толстого «рождение в смерть», это такой новый опыт для человека той эпохи, который сильно меняет Маргариту как личность.
Коля хмыкнул. Леночка кивнула и опять обратилась к Коле:
– Коля, а вот тут еще. Когда она говорит «Известны ли вам пути восхождения». Здесь что?
И опять Володарский:
– Леночка, «пути восхождения» – это некоторым образом… Они же говорят о творчестве. Они вызывают дух Лермонтова. И здесь надо понимать, что она в большей степени интересуется художественной техникой. Здесь она говорит про возгонку вдохновения, спрашивает духа о том, как не находиться в простое, как постоянно парить в творческом экстазе.
Леночка опять кивнула, на этот раз она была явно раздосадована и попробовала счастья в третий раз:
– Коля, вот здесь почему важно уронить ложку? Почему ты это делаешь?
И снова влез Володарский:
– Он сомневается и хочет проверить, не мошенничает ли Зинаида и действительно ли блюдце вертится по столу само.
На том репетиция и закончилась. Мы приготовились слушать Володарского, как внезапно выступил Володя:
– Дмитрий Станиславович, мне бы очень хотелось, чтобы вы высказали свое мнение о наших стихах.
Володарский, который уже приготовился читать очередную свою графоманию, напрягся, но потом с интересом посмотрел на него. Что-то там такое пощелкало у него в голове, и он сказал:
– Действительно, что-то мы давно не разбирали работ друг друга. Давайте, давайте послушаем. Ведь, наверное, много накопилось с сентября. Кто первый? – Естественно, все молчали. – Пожалуйста, может быть, Николай?
И Коля поднялся на сцену. Коля читал четко, ясно, и исполнение его было таким же холодным, как и его стихи, по форме почти совершенные. В это время он работал с терцинами и внутренними рифмами. О Друге, о стихиях, которые разделяют героя с кем-то или чем-то. С чем именно, понять было нельзя в силу мутности намеков. О невысказанном, невозможном. В общем, темна вода во облацех. Все холодно и красиво, как чертоги Снежной королевы.
Потом читала я. Потом Нина. Но ее стихи были в большей степени подражанием Коле – тоже что-то про невозможность, но как-то неубедительно. Мне гораздо больше нравятся ее соображения о литературе. А потом начал Володя. В его стихах не было ни людей, ни чувств, одни пейзажи и животные. Например, как встречает весну еж. Подробно, как ворочается, как слышит запах изменившегося ветра, как солнце светит ему сквозь прикрытые веки, как под лапки натекает талая вода. Размеры у него были самые простецкие, но очень напевные, трогательные в своей простоте, как ситец. И очень теплые. Его распевы оказались гораздо теплее и увлекательнее, чем холодные кристаллы Колиных стихов. Даже Коля слушал эти стихи, как песни.
После Володиных стихов все попритихли. Паузу, как всегда, прервал Володарский:
– Слушайте, мне необыкновенно понравилось. На первый взгляд, даже нет очевидных ошибок. Одно только ма-а-аленькое замечание. Ниночка, когда вам не хватает размера, не злоупотребляйте ужами. Попробуйте подумать об этом. Над остальными надо подумать. Не могли бы вы в следующий раз принести тексты? Ну и в заключение я хотел бы прочитать вам из последнего.
И он опять понес.
После занятий, пока Володя опять превращался в Вовочку, к нему со спины подошел Коля. Вовочка уже приоткрыл дверь, за которой его ждала мама, и тут Коля вывалился из двери вместе с ним и решительно подошел к мамаше.
– Добрый день.
