Экспресс-36 - Борис Сандлер
Впервые судьба свела меня с ним в нашей «Кешене-бод» — Карманной бане. И как раз в тот день, когда он — невысокий человечек с торчащим животом и такими заросшими плечами, словно на них набросили черный овчинный тулуп, — тихо вошел в баню и, маневрируя среди красных, распаренных тел, подрулил со своей шайкой к двум огромным чугунным кранам с деревянными ручками сверху: один, с гирляндами землисто-ржавой накипи, — для горячей воды, другой — для холодной. Светло-зеленый головной убор Лейзер все еще держал пониже живота, что местные остроумцы, разумеется, не могли обойти молчанием.
— Лейзер, — понеслись в его сторону грубые шуточки, — твоя зеленая шляпа очень идет твоему малышу!
— Лейзер, ты ее хоть на ночь-то снимаешь?
— А зачем? Его жена не будет знать, где малыша искать…
Хохот смешивался с ревом и плеском воды, звоном жестяных шаек, оживленным кряхтением, вздохами и стонами.
Лейзер-стекольщик наполнил полшайки водой из холодного крана, обмакнул в нее шляпу и сразу же водрузил ее на свою лысоватую голову по самые уши. С мокрых фетровых полей стекали вниз узкие струйки, словно сверху накрапывал дождь, но Лейзера это ничуть не трогало, как не трогали его, вероятно, и глупые остроты голых зубоскалов. Уцепившись двумя руками за ручки своей шайки, в которой отмокал жидкий березовый веничек, он направился к парилке. Там все шутки сразу закончились, потому что выдержать жар, который обычно напускал Лейзер, не мог никто. После его появления пропотевшие, распаленные мужчины выскакивали из парилки как ошпаренные.
— У этого еврея железное сердце…
— Залез на верхний полок и сидит себе, как Бог в Одессе!
В парилку мне было велено и носу не казать. Дедушка и сам нечасто туда заглядывал. «Это не для твоего маленького сердечка, — утешал он меня. — Обойдешься пока без этого… Давай я тебе лучше шею потру…»
Но, как известно, больше всего тянет именно туда, куда соваться запрещено. К тому же мне страшно хотелось взглянуть, как сидит себе Бог в Одессе. Улучив момент, когда дедушка задержался у кранов, я прошмыгнул в парилку.
В первые мгновения я ничего не видел. Стена пара так навалилась на меня своей обжигающей тяжестью, что пришлось даже присесть на корточки. Подняв голову, я увидел где-то высоко размытое светлое пятно электрической лампочки. Ее мутный свет немного меня успокоил. Я приподнялся и, вытянув руку с растопыренными пальцами, двинулся вглубь.
Вскоре, однако, я осознал, что никуда не двигаюсь, а только топчусь на месте. Жар входил в меня через глаза, ноздри и уши. Я так наглотался пара, что всё во мне — мозг, легкие, кишки и все прочие внутренности, про которые я тогда еще даже не знал, что они у меня есть, — расплавилось и стало выползать через кожу в виде тяжелых капель пота, быстро превращавшихся в узкие ручейки. Они разбегались по мне, как тысячи прозрачных ящериц, — щекотали и покалывали своими острыми коготками от затылка и до лодыжек. На меня напал страх, что раскаленный цементный пол расступится под моими ногами и я провалюсь в темную бездну, в кипящий и бурлящий котел… Глухим эхом прозвучал надо мной испуганный голос: «Мальчик… льчик… чик…» Холодная тяжелая тряпка упала мне на голову… Сделалось легко и приятно, а светлое пятно под потолком стало медленно сужаться, пока совсем не исчезло…
Посмотреть, как же все-таки сидит себе Бог в Одессе, мне так и не пришлось, потому что мое бесчувственное тело Лейзер-стекольщик вынес из парилки на руках, и с тех пор мы с ним подружились. Он жил со своей женой Шифрой недалеко от нас, и я частенько видел его шагающим мимо с узким стекольщицким ящиком под мышкой — точно таким же, как у Чарли Чаплина в фильме, где тот играл бедолагу стекольщика, а заработать пару грошей ему помогал мальчуган, которого Чарли нашел у себя под дверью еще младенцем и сам же вырастил.
Раньше, наверное, я бы Лейзеру подобный план никогда не предложил, но теперь, когда мы с ним — по его же словам — стали не разлей вода, в один прекрасный день поделился общей идеей. Собственно, ничего нового я тут не изобрел, а просто пересказал содержание чаплиновского фильма: малыш камнями высаживает в домах оконные стекла, а Чарли со своим стекольщицким ящиком уже тут как тут и вставляет новые. Лейзер расхохотался. «Замечательный план, — похвалил он меня, — но такие вещи хороши в кино, а не в жизни». Посмеявшись еще немного, Лейзер наклонился ко мне и проговорил:
— А ты, братишка, гляжу я, босяк… — после чего внезапно запел: — Береле-босяк-сахарно-морожено, сделает он враз все, что не положено…
Так и осталась она, эта веселая песенка всего из нескольких слов, у меня в памяти. Мне никогда не приходило в голову спросить у Лейзера, где он ее взял. О таких вопросах я тогда даже не думал, но десятилетия спустя, листая в иерусалимской библиотеке старую подшивку варшавской газеты «Гайнт» («Сегодня»), неожиданно наткнулся на объявление: в такой-то день будет представлена веселая оперетта под названием «Береле-босяк-сахарно-морожено». И сразу вспомнился мне мой старый друг и его история.
Выяснилось, что Лейзер — не только стекольщик, но и великий мастер выпиливать и вырезывать различные необыкновенные вещи из дерева и фанеры при помощи специальной маленькой пилы — лобзика. В свободное время, после работы, он обычно залезал на чердак, где под квадратным оконцем стоял узенький столик, за которым Лейзер мастерил свои полочки, рамки для картин и зеркал, всяческих птиц: голубя, орла, чайку, ласточку — как живые, они парили в воздухе, привязанные ниточками к потолку, чтобы совсем не улетели. Наконец, он создавал замысловатые коробочки — каждая немного больше предыдущей, и все входят одна в другую, а всего семь штук — выпиленных, сколоченных и покрытых блестящим лаком.
Теперь я понимаю, что все эти вещицы являлись подлинными произведениями искусства и, как это всегда бывает у настоящих художников, никогда не повторяли друг друга — своими линиями и удивительными узорами, настолько причудливыми, словно стекольщик выпиливал их не из тонкой фанеры, а из заиндевевшего от мороза стекла.
Готовые изделия стояли на четырех полочках необычной этажерки. Поначалу я не мог понять, из чего она сделана. Лейзер тогда усмехнулся и объяснил, что собрал эту этажерку из пустых катушек, нанизанных на металлическую проволоку. Я был увлечен работами Лейзера, как всякий ребенок, внезапно увидевший что-то, чего раньше ему видеть никогда не
