Герой со станции Фридрихштрассе - Максим Лео
— О, они хотели знать о тебе все. Все, что я узнал о тебе за время нашей дружбы.
— Дружбы?
— Ясное дело, я говорил о тебе только хорошее.
— Что ж, это обнадеживает, — сказал Хартунг.
— Ты же, в конце концов, мне первому поведал эту историю.
— Что?
— Ну, помнишь, пару лет назад мы решили опробовать тот новый вишневый ликер, тогда-то ты и рассказал мне о рейхсбане.
— Должно быть, я сказал, что работал там, но на этом, пожалуй, и все.
— Я тоже деталей уже не припомню, но о Фридрихштрассе речь точно заходила. И об этих стрелках, которыми ты должен был управлять. Все это я вспомнил, прочитав статью. Кстати, еще раз спасибо за доверие. О таком ведь не каждому расскажешь, верно?
— Верно, Бернд, только самым близким друзьям, — смиренно согласился Хартунг, и они вместе досмотрели, как жандарм Крюшо ловит бандитов, укравших картину Рембрандта. Но Хартунг никак не мог сосредоточиться на фильме, его мысли постоянно улетали прочь. И почему он все-таки не настоял на том, чтобы Ландман исправил статью? Конечно, возвращать деньги было бы очень неприятно, но только ли в деньгах дело?
В заднюю дверь вновь постучали — Беата принесла тарелку с булочками.
— Для нашего героя, — прощебетала она, подошла к Хартунгу и посмотрела на него так, будто видела впервые. — Знаешь, а я совсем не удивлена, что ты способен на такие поступки, — сказала она. А поскольку Хартунг не успел среагировать, продолжила оживленно восхищаться характерной брутальностью восточногерманских мужчин, которые предпочитают делать, а не чесать языком. Прямо как ее бывший парень Мирко, музыкант из Галле, который обожал котлеты, мог сам поменять вентили на батарее отопления и предпочитал мочиться на открытом воздухе. — С Мирко я чувствовала себя как за каменной стеной, он был таким… Сильный, простой, настоящий мужчина. Не какой-то там дохляк.
Хартунг машинально кивнул, он прекрасно помнил Мирко, бахвалистого мачо, паразита, полгода прожившего за счет Беаты, прежде чем бесследно исчезнуть. Пока Беата зарабатывала на новую гитару Мирко, тот периодически захаживал в видеотеку и брал напрокат порнофильм. Всегда один и тот же, на протяжении месяцев. Из чистого любопытства Хартунг тоже решил его глянуть. Если он правильно помнил, сюжет развивался вокруг паренька, заблудившегося в горах и нашедшего пристанище у пышнотелой горной крестьянки, которая ублажала его на своей прочной крестьянской кровати. Вот тебе и брутальность восточногерманских мужчин, думал Хартунг.
— Ну же, попробуй, — сказала Беата и многозначительно улыбнулась.
Беате было за сорок, она родилась в Гельзенкирхене и скорее случайно, чем намеренно, попала в Берлин в конце девяностых. Она работала помощницей руководителя мебельной фирмы и была приятнейшим человеком из всех, кого знал Хартунг. К несчастью, Беата имела ужасный вкус относительно мужчин, и это привело к тому, что как-то раз она оказалась и в его постели. Оба сразу поняли, что совершили ошибку, и без лишних слов постарались забыть об этом как можно быстрее.
С тех пор они поддерживали друг друга во время «жизненных неурядиц», как говорил Хартунг. Сам он прекрасно понимал, что склонен скорее причинять страдания другим, чем страдать сам. Женщины любили его, потому что с ним было весело, и за счет густых волос и мальчишеского озорства в глазах выглядел он моложе своих лет. Как и любой мало-мальски сообразительный мужчина, Хартунг в какой-то момент вывел теорию своей личной жизни, суть которой заключалась в том, что с тех пор, как Таня от него ушла, он не мог подпустить к себе никакую другую женщину. Он был навеки меченым, его великое страдание ни за что не могли перевесить страдания помельче, которые он причинял время от времени из соображений самозащиты. Таким образом он сохранял баланс своих страданий.
А Беата иногда по-дружески напоминала ему, что с момента коварного предательства Тани прошло уже двадцать семь лет и что он тем временем достиг возраста, когда в отношениях уместна определенная зрелость чувств. Да, она была крайне дипломатична и ждала той же чуткости от Хартунга, чтобы тот не рушил ее самообман окончательно.
— Спасибо за булочки, — сказал Хартунг.
— На здоровье. — Она снова загадочно улыбнулась.
— Что случилось? Ты какая-то странная, — заметил Хартунг.
— Я тронута и взволнована, Михаэль, не буду скрывать. Я плакала, читая, что они делали с тобой в тюрьме. Я больше никогда и ни за что не смогу на тебя злиться. Наверное, я и прежде не могла, но теперь-то подавно. — Беата замолчала, не в силах говорить из-за подступивших слез.
— Ну, ну, — успокоил ее Хартунг.
Он обнял Беату. Она прижалась к нему, ее лицо горело. Хартунг чувствовал себя предателем, он не заслуживал ее сострадания. И в то же время он был тронут ее эмоциями и, вероятно, даже готов был бы рассказать ей что угодно, лишь бы она снова заплакала, переживая о нем. Он не гордился этим, но не мог ничего с собой поделать.
08
Уже поздним вечером Ландман подъехал к «Кинозвезде». Репортеры давно разошлись, оставив после себя лишь несколько пластиковых стаканчиков на тротуаре как напоминание о журналистской своре, протолкавшейся здесь целый день. Ландман остановился, взглянул на затянутое облаками ночное небо, пытаясь собраться с мыслями. Всю дорогу в поезде до Берлина он размышлял. Ему стало ясно, что в одиночку Хартунг не справится с давлением и вниманием журналистов, которые теперь уже не оставят его в покое. Героический эпос о Хартунге продолжал распространяться как лесной пожар, в том числе благодаря социальным сетям. Если вчера Ландман считал, что история скоро забудется, то теперь у него было подозрение, что она только набирает обороты.
Без его помощи у Хартунга, вероятнее всего, сдадут нервы, он проболтается или запутается в показаниях. Упадет еще быстрее, чем поднялся, и утащит с собой на дно Ландмана. По сути, у Ландмана был выбор: либо сейчас же во всем сознаться, либо взять дело в свои руки.
Но сознаваться уже поздно. Даже грамотное признание будет стоить ему карьеры. Поэтому оставалось только наступление. Он не станет безучастно наблюдать за развитием событий. Он сам задаст им верное направление. У него есть документы и есть протагонист. Если им с Хартунгом действовать сообща, все получится.
Но как раз тут и начинались проблемы, поскольку Ландман совершенно не знал Хартунга. Он понятия не имел, как тот ведет себя в стрессовых ситуациях, насколько хитер, насколько изобретателен. И захочет ли вообще участвовать в его затее.
Ландман прекрасно осознавал, что ставки высоки. Он либо окажется на вершине, либо с треском провалится.
