Жених по объявлению - Виталий Яковлевич Кирпиченко
— Марья говорит, что всем понравился концерт, — подключилась к разговору мама. — Говорит, твой Валерка с Наташкой были лучше всех.
— Может, заметней всех? — усомнился отец. — У одного голова как из медного таза, другая с коровьими глазами… Вот парочка!
— И совсем не коровьи! — вырвалось само по себе у меня. — У коров таких глаз не бывает!
— И правда, — согласилась со мной мама, — какие же коровьи, если они у ней голубые!
— Матвей говорит, — продолжал свое отец, не обратив внимания на наш протест, — умчится в артисты твой сын, получать будет большие деньги и не сознается, кто у него родители. Стыдно будет признаться, что они колхозники. Он, пожалуй, прав. Кому нужны корявые крестьяне с руками-граблями, со щербатыми ртами?… Лучше откреститься от них. Говорит, женится на такой же фифочке и сюсюкать будут на мягком диване дни и ночи. Потом, говорит, надоест им это, разбегутся и будут делить диван и собачку с голубой ленточкой. Я с ним согласный. В телевизоре каждый день про это показывают. Про нас, чей хлеб едят, не показывают, а про них всегда, и одно и то же. Что про нас?! Про космонавтов и ученых не показывают, а этими все телевизоры забиты. Так что и радости никакой от того, что твой сын — артист. Лучше бы уже, как сам, колхозник.
— Измайлов Гошка — художник, Седых Илья — инженер, Седых Иван — офицер в милиции, Гошка Сергеев летает на самолетах, — и все из нашей деревни! — высказала, видать, наболевшее мама. — И мы не хуже других!
— Мало быть не худшим, — покачал головой отец, — надо быть лучшим!
— И будем! — погладила мама меня по голове. — Артисты разные бывают. Есть и такие, про которых и говорить ничего не надо. Все их и без того хорошо знают. Хотя бы эта, как ее…
Хотелось, чтобы поскорей закончились каникулы. Хотелось в школу, к товарищам, к… И вот настал тот миг. Схватив сумку с книгами, я выскочил на морозный воздух. По дороге в школу группками спешили ученики. Мой навостренный глаз заметил Яковлеву, но она, против обыкновения, брела одна и совсем не спешила.
— Привет, Яшкина! — обгоняя ее, выкрикнул я, и хотел уж было садануть ее сумкой по спине, да что-то сверхъестественное остановило меня.
— Привет! — Улыбнулась она мне совсем незнакомой до этого улыбкой. Какой-то ласковой и домашней.
Сверхъестественные силы бунтовали во мне. Они сами не знали, как им быть. Одни гнали меня прочь, другие тянули назад, к Яковлевой. Поскользнувшись на раскатанной дороге, я грохнулся спиной о твердую леденистую корку. Во мне что-то екнуло, в глазах потемнело.
— Тебе больно? — услышал я голос, который отличу теперь от всех голосов вселенной. — Ты можешь встать? Дай руку.
Это «Дай руку» оживило все во мне. Я вскочил и… в глазах — черная ночь.
— Я помогу дойти тебе до дома, — стояла Яковлева надо мной в позе вопросительного знака.
— Не надо. Я сам… я сейчас…
Подошли мальчишки из соседнего класса, Яковлева попросила их довести меня до дома.
Меня вели под руки, а Яковлева стояла и смотрела нам вослед. И это запомнилось мне на всю жизнь.
— Довыпендривался! — сказал отец, когда меня раздела и уложила на кровать мама. — Артист с вывихом!
Привезенная на санях Валька Короткова, фельдшерица наша, ничего страшного не нашла.
— Маленькое сотрясение, — сказала она и запретила ходить в школу долгих три дня.
— Большого сотрясения у нас не может быть, — резюмировал отец. — Для этого нужны мозги, а их у нас — кот наплакал. У курицы больше.
В конце дня я был уже здоров, сидел у промерзшего окна, оттаяв ладошками и дыханием в нем светлое пятно, и наблюдал через него за друзьями, спешащими по морозцу домой. Вот и долгожданная тоненькая фигурка в красном пальтишке и в катанках. Она почти такая же, как и все другие, но в то же время совсем не такая. Вокруг нее облако из тепла и света.
«Посмотрит или не посмотрит на мое окно?… Ура! Посмотрела!»
Даже отец с его категоричностью не смог не пустить меня в школу. С немного кружащейся головой и легкой тошнотой я вышел за ворота. Сбив навернувшуюся слезу, увидел Яковлеву. Она замедлила шаг, и мы встретились.
— Что у тебя было? — спросила Яковлева.
— Да так! Пустяк! — небрежно, как герои в кино, махнул я рукой.
— Недавно упала моя мама, так почку зашибла. Хотели в город в больницу везти, да она отказалась.
— Почему отказалась?
— Говорит, вы без меня не проживете и дня.
— Почему?
— Кормить, говорит, кто вас будет? Кто корову подоит? Кто Борьку накормит?
— Никто не умеет?
— Все умеют. Да ей кажется, что никто так хорошо не сделает, как она сама.
— Наша мама такая же, — вспомнил и я свою маму.
Собирать в дальнюю дорогу — хлопотно, а в другую жизнь, неизвестную и таинственную, — и хлопотно, и грустно, и тревожно.
Мама с Лидой с раннего утра на кухне. Жарко пылает большая русская печь. Там запекаются нога поросенка и гусь. Сестра крутит на мясорубке фарш для колбас. Она постоянно откидывает со лба прядь волос, попутно вытирает рукавом капельки пота.
Отец, заложив ногу за ногу, курит на табурете у двери и косо поглядывает на хозяек. Он, против обыкновения, молчалив, но заметно, как ему хочется что-то «свое» сказать.
— Чесноком нашпиговали ногу? — наконец, спросил он.
— Валера не хочет с чесноком, — ответила мама.
Отец криво усмехнулся, но промолчал.
— Может, чемодан хороший ему купить? В сумке все перемнется. — Мама сказала, не надеясь на ответное согласие отца.
И он ответил:
— С простым будет стыдно артисту, а из крокодиловой кожи здесь не купить.
Помолчав, помусолив дешевенькую сигарету, продолжил разговор-сомнение.
— За деньги на билет до Москвы и назад мы бы поменяли шифер на крыше. Еще бы и осталось.
— Так тоже нельзя жить, — сказала мама. — Деньги нужны, но и о деле надо думать. С чем черт не шутит, авось и нам повезет.
— Он шутить любит… Пошутит над нами, дураками, а потом будет смеяться, схватившись за животик.
— Все говорят, — в голосе мамы нотки стали, — у него талант.
Это у меня. Я сижу и, не ввязываясь в разговор, отбираю учебники. Их уже неподъемная стопка.
— Дай-то Бог нашему теляти да вовка зъисты! — отец щелчком откинул к печи окурок.
— Галина Дмитриевна говорит, что поступят они. Она сама там училась.
— Твоя Галина Дмитриевна уже не помнит, где и когда училась.