Странствие по таборам и монастырям - Павел Викторович Пепперштейн
«Словно бы кенгуренок» – добавлял он, делая простодушное лицо, а поскольку лицо у него было и без того простодушное, удвоенная доза наивности сообщала ему неожиданно зловещую ауру.
– Кенгурята не рождаются в сумках, – отвечали ему на это образованные девушки, знающие немало о физиологии животных, – кенгурята появляются оттуда, откуда новорожденный кенгуренок (нечто вроде слепой и влажной улитки) самостоятельно доползает до материнской сумки (ее еще иногда непочтительно именуют карманом), падает в нее и там находит единственный сосок, к которому немедленно присасывается и остается соединенным с ним до конца периода вскармливания. Вот как все происходит, так что не пытайтесь разжалобить нас, коварный царь! – так смеялись девчата-кенгурята.
Цыганский Царь упал в снег и умер. Точнее, не умер, а провалился в сон. Точнее… Безусловно, такие определения, как «умер» или «погрузился в сон», весьма неточны. Было бы точнее сказать, что с Цыганским Царем ничего особенного не произошло: просто он исчез на какое-то время. Исчезать – это дело житейское, не так ли? Да и как иначе? Если вдруг представить себе, что Цыганский Царь присутствовал бы постоянно, как присутствует Постоянная в мраморной маске, то кто вынес бы такое плотное, непрерывное присутствие Цыганского Царя?
Прежде всего, не вынес бы такого непрекращающегося присутствия своей собственной персоны сам Цыганский Царь – он просто сгинул бы под грузом такого бесперебойного присутствия. В нем проявилась бы непрочность, и довольно быстро эта непрочность поглотила бы его, пользуясь тем, что он всегда под рукой. Но Це-Це был, по сути, парень прочный, пунктирный, часто отсутствующий и любил жить без царя в голове.
Поэтому и в нашем повествовании никак не может постоянно присутствовать Цыганский Царь, и дело тут не в том, что мы стараемся уделить максимально пристальное внимание другим персонажам, таким как Эстер Фрост, Морис Сэгам, Манфред Клиффорд Эснер, Рэйчел Марблтон, Тасуэ Киноби, Зоя Синельникова, Джимми, Ванна и Тедди Совецкие, Мефодий Прыгунин, Чжу Бацзе, Мардж Блум, Мельхиор Платов, Нутелла, Шандор Клаус, Фрол и Август, Макс фон Аар, Уильям Парслетт, Сергей Курский, Юрий Юрасов, Колакун, Славик Ландышев-Добро, Новогодняя Старуха, Теодор Твист, Китаянка, Фея Радости, Оливер, Зео Таппертройм, Эрик Дален, Бранко Тачев и прочие. Даже если мы согласимся с тем, что все перечисленные в их совокупности составляют собой суммарного и сумеречного героя данного повествования, то это отнюдь не означает, что это обстоятельство нас чересчур гипнотизирует. Дело отнюдь не в суммарном герое, а в том, что само повествование, словно Цыганский Царь, прочное, пунктирное, часто отсутствующее и любит жить без царя в голове.
Дело, таким образом, в сходстве. Пусть это будет сходство между нашим повествованием и Цыганским Царем, например. Хотя точнее (сегодня мы стремимся к точности, ведь речь идет о сумме, а сумма – вещь точная) было бы говорить о портрете, при взгляде на который зритель восклицает: «Как похож!» – и только затем осознает, что никогда не видел изображенного на этом портрете человека, ничего о нем не знает, не обладает даже никакими гипотезами или догадками относительно изображенного, кроме разве что стойкого убеждения, базирующегося на интуиции, что об изображенном человеке зритель не только сейчас ничего не знает, но также и в будущем никогда ничего не сможет разузнать.
Вот это и есть то, что мы называем Колоннада, либо Источник. В этой Колоннаде столько колонн, что хватит на всех. Из этого Источника проистекают все ситуации.
Когда угли в камине Колакуна превратились в тлеющий и едкий ландшафт голландского ада, из Источника проистекла следующая ситуация: все свалилось в сумку. Все, что существует на свете вкупе со всем, что существовало прежде, вкупе также со всем, что когда-либо будет существовать, – все это свалилось в сумку. Сумка представляла собой карман Сверхгигантского Всеобъемлющего Кенгуру, но приходился ли этот Кенгуру матерью всему тому, что оказалось в сумке? Вряд ли. Скорее, Кенгуру служил транспортным средством для Всего, ибо Все решило переместиться. Перемещение осуществлялось посредством Скачков. Первый Скачок встряхнул и смешал все элементы Всего, придав им образ математического единства. Второй Скачок сообразовал Внутренний Космос Сумки, где различные элементы заняли парящее или же циркулирующее положение. Третий Скачок дал понять, что в Сумке имеется как минимум один обитатель, выступающий прямым отпрыском Большого Скачущего Организма, этого обитателя также называли Сын Транспорта – это был сморщенный Изначальный Кенгуроид в поношенной рясе священника: Кенгуроид сидел, согнувшись над холодным деревянным столиком, где возлежала некая древняя книга или же древний манускрипт, чьи истерзанные знаками тяжеловесно-хрупкие страницы были проложены тончайшими, истерически-хрустящими листами полупрозрачной кальки: Кенгуроид аккуратно переворачивал узкими старческими лапками слои текста, и сверхчувствительные глаза нежно и воспаленно скользили по знакам. Четвертый Скачок указал на то обстоятельство, что помимо Кенгуроида в сумке находится лишь Цыганский Царь, одетый в тулуп и валенки и сидящий верхом на санках. Кенгуроид иногда поднимал над текстом свои пылающие космические очи и взглядом, полным любопытства и боли, всматривался в лицо Цыганского Царя. Затем его мордочка вновь повисала над фолиантом или свитком, словно бы он принюхивался к начертанию знаков.
– У тебя неприятное имя, но оно записано в этой книге, – наконец вроде бы произнес Кенгуроид, причем возникло чувство, что он говорит ноздрями.
Сразу же после этого произошел Пятый Скачок, который подбросил Цыганского Царя с мягкого дна сумки так высоко, что Царь успел уцепиться за войлочный бортик кармана, – подтянувшись на руках, он выглянул вовне.
Вовне лежали иномирные ледяные пруды, плоские, бесконечные, кое-где проросшие сухими темными купавами. По льдам скользили черные куколки на деревянных коньках. Гигантский Кенгуру тоже несся на коньках, издавая полозьями плачущий скрежет расставания с различными мирами: «Скажи “гудбай” всевозможным мирам, – пели полозья, – скажи “баю-бай” всевозможным сознаниям – они все уснут». Це-Це, выглядывающий, словно Крошка Ру, из теплого вселенского кармана, видел проносящиеся лица черных скользящих куколок, вылепленные или сплетенные так далеко от обитаемого людьми и их вещами космоса, что они не напоминали даже лица насекомых: все в этих пасмурных мордашках оставалось неузнаваемым, непостижимым…
Казалось, таких лиц просто не может быть, хотя при этом в них отсутствовало что-либо чудовищное или прекрасное: это были будничные телесные вензеля и росчерки, неброские автографы небытия, вот только будни на прудах выдались изнаночные, антивещественные… На плечи скромных конькобежцев падал мерный и мелкий снег: вдалеке этот снежный поток сливался в белесую, полуслепую взвесь: за этим кисейным занавесом плоского и никому не родного пространства нечто золотилось, трепетали какие-то ржавые сокровищные всполохи: там нечто пылало. Большой и оглушенный пожар за снегопадом. Возможно, горела старая мельница или вмерзший в
