Странствие по таборам и монастырям - Павел Викторович Пепперштейн
Тедди относился ко всему этому кипению крови с ледяным равнодушием (возможно, по причине возраста). Поэтому он держал глаза закрытыми, пока на камне длились приглушенные шепоты, стоны и лепеты. Потом за ветвями щелкнула зажигалка, обозначая конец секса, и ноздри утлого подростка щекотнул новый сигаретный дымок.
– Ты все еще носишь с собой тот же нож? – спросила Мардж после дымчатой паузы.
– Да, он всегда со мной.
– Покажи.
Тедди открыл глаза. Любовники на камне что-то рассматривали.
– Безобидная статуэтка из слоновой кости. Всего лишь ангел. С одним крылом. Нажимаешь вот здесь, и…
Воздух тихо фыркнул, как будто передернувшись от пренебрежения к происходящему. Сквозь листву нечто сверкнуло. Это однокрылый ангел выпустил свое второе, тайное крыло – бритвенно-острое, из светлой стали.
– Вот этим крылом тебе бы и прирезать русского вампиреныша! – произнесла Мардж, мечтательно рассматривая нож.
– Это ты о Тедди, что ли? Вот ведь тебя зациклило. Только если я устроюсь поваром в ресторан, где в качестве особо изысканного блюда подают оракула в собственном соку. Тогда прирежу, а так – нет. Я не убийца, я просто мечтатель – так, кажется, говорил Генрих Гиммлер. – Сэгам усмехнулся и погладил Мардж по горячим от солнца волосам. – Сколько бреда в этой волшебной голове! Все от того, что в нашей компании слишком долго был в ходу шутливый тон. Затянувшиеся шутки становятся галлюцинациями.
– Все зло от русских, – голос Мардж стал сонным. Ее разморило.
– Это ты после двух лет жизни с Мельхиором так запела?
– Угу. Мне всегда хотелось его за что-нибудь возненавидеть, но я так и не смогла найти ни одной причины для ненависти. Поэтому бросила его.
– Теперь он обладает великолепной японкой.
– Великолепно обладает великолепной японкой. Мне нужны деньги. Срочно.
Сэгам соскочил с камня.
– Отдай-ка нож, – сказал он.
Затем, уже пряча нож в карман, он добавил:
– Меня всегда нервирует, когда люди с оружием в руках повествуют о своих финансовых проблемах. Итак, тебе нужны деньги. Сколько?
– Много.
– Я полагал, Тачев заботится о тебе.
– Тачев – неплохой парень, но жадноват и не все обо мне знает.
– Ясно. Я не располагаю лишними средствами, но что-нибудь придумать можно. Может быть, подкину тебе одну не пыльную, но деликатную работенку.
– Прикончить Тедди? Я готова.
– Дался тебе этот Тедди. Это уже не смешно.
– Чего уж тут смешного! Слушай, Мо, я боюсь его, без шуток. Ты же сам сказал, он – телепат. Уверена, что он и сейчас слышит наш разговор – каждое слово. Он лежит в своей каюте, закрыв глаза, – узкий детский псевдотруп. И замкнутыми глазами он видит нас – наш камень, наш чертополох, наши ирисы, наши поцелуи…
– Надо возвращаться на яхту. Слышишь, гудят. Отплываем.
Мардж соскочила с камня и стала вдевать свои загорелые ступни в модные кроссовки, также изукрашенные черепами в черном узоре – грубоватые дизайнерские фантазии на тему рококо.
В последний момент, когда они уже собирались ступить на мелкокаменистую тропу, сбегающую вниз, к морю, Мардж вдруг схватила Сэгама за рукав и порывисто произнесла несколько другим голосом, нежели тот мурлыкающий лепет, который прежде вылетал из ее кораллового рта:
– Не надо большей крови, Мо! Обещаешь?
Сэгам повернул к девушке свое лицо – в усмешке голодного лисенка:
– Прольется чистейший клюквенный сок. Обещаю – все будет кисленькое. Ни капли соленого.
Но соленое море за его плечами обещало сквозь сияющую горестную рябь: будет, будет соленое.
Будет много, много соленого.
Глава тридцать первая
Эстер Фрост
– Я духов вызывать могу из бездны!
– И я могу, и каждый это может.
Вопрос лишь, явятся ль они на зов.
Уильям Шекспир. «Генрих IV»
Сутки спустя «Белая сова» сделала остановку в Генуе, где Рэйчел Марблтон ненадолго покинула экспедицию, пообещав всем, что через несколько дней она настигнет их в Неаполе.
В Генуе она села на поезд, который унес ее в сторону Венеции, – в этом полузатопленном городе она собиралась проведать близкую подругу. У Рэйчел, как и у большинства девятнадцатилетних девушек, имелось несколько близких подруг, и даже очень близких, но в глубине души она никогда не забывала, которая из них – ближайшая: ее зовут Эстер Фрост, ей недавно исполнилось двадцать четыре года, она была красива, ленива и уже около трех лет безвыездно жила в Венеции, где Рэйчел старалась часто навещать ее.
Эстер, как и сама Рэйчел, с полудетского возраста решила посвятить свое существование английскому языку и британской литературе.
Венеция (возможно, благодаря Джойсу) показалась ей идеальным местом, где она вознамерилась служить упомянутым богам: чтобы писать по-английски, ей понадобилось покинуть Лондон, поселиться на чужбине, в обожаемой иноязычной среде.
В соленой Венеции все приводило ее в восторг: крики чаек, восклицания, дворцы…
За неполные три года венецианской жизни она написала три коротких рассказа.
Весьма недолгие рассказы, но Эстер отдала им множество ночей, и рассказы действительно получились столь изысканные, что поразили до глубины души впечатлительную Рэйчел (она стала, кажется, чуть ли не единственным читателем этих коротких рассказов, поскольку Эстер не стремилась к славе). Рэйчел и до рассказов любила свою подругу всем сердцем, а ознакомившись с венецианскими текстами Эстер, она решила, что та – новая Мэри Шелли. Венецианские рассказы показались Рэйчел обещанием будущего «Франкенштейна» или хотя бы «Метценгерштейна», и она поставила перед собой задачу – всеми силами подтолкнуть гениальную подругу к написанию небольшого романа. Талант Эстер Фрост не вызывал сомнений, но столь же она была и ленива, и многие общие друзья и подруги полагали, что Эстер удалилась в туристическую и светскую Венецию не столько ради служения духам английского языка, сколько ради того, чтобы с головой погрузиться в dolce far niente, то есть сладкое ничегонеделание.
Эстер повезло с родителями, состоятельными и щедрыми обожателями своей дочери, впрочем, гедонистические наклонности мисс Фрост отливались (согласно ее образу мыслей) в достаточно умеренные и даже размеренные формы, что свидетельствовало о том, что Эстер не только талантлива, но и мудра. Будучи современным вариантом Мэри Шелли, она счастливо обходилась без Шелли и жила одна в длинной квартире с четырьмя маленькими узорчатыми балконами, выходящими в сторону моста Академии, предаваясь то общению с друзьями, то одиноким созерцательным
