Мулен Руж - Пьер Ла Мюр
Нередко вежливость призвана скрывать отсутствие чувств. По мере того как его страсть к ней стала угасать, отношение к ней Анри стало отстраненно-любезным, что она ошибочно приняла за доказательство того, что сумела-таки вскружить ему голову. Когда он давал ей закурить или же помогал застегнуть блузку, в ее глазах вспыхивали искорки ликования. Анри даже не пытался разубедить ее. Он устал и хотел, чтобы его оставили в покое. Интрижка подходила к концу. Ему хотелось, чтобы их отношения завершились естественным образом, тихо и без надрыва – подобно тому, как гнилой плод падает с ветки на землю.
На Успение – знойным августовским днем – Анри подарил ей пару золотых сережек.
– Настоящее золото? – воскликнула Мари, держа сережки на ладони.
Он кивнул.
– Той ночью, когда мы с тобой познакомились, ты сказала, что у тебя когда-то были золотые сережки, но ты их потеряла. Помнишь? Надеюсь, это восполнит утрату.
– Но те все равно были из не настоящего золота.
– Зато эти настоящие. А в случае чего ты всегда сможешь заложить их.
– Никогда! Я всегда буду их носить. И никогда…
– Ну, ладно, ладно, – устало кивнул Анри. – Примерь их. Давай посмотрим, как они на тебе смотрятся.
Он наблюдал за тем, как она вдевает дужки в мочки, и размышлял о том, как долго Бебер позволит ей наслаждаться этими драгоценными висюльками. К его величайшему удивлению, мысль об этом не вызвала в нем ни возмущения, ни ревности. Недоуменно пожав плечами, он снова вернулся за мольберт.
Август был уже на исходе, когда Анри наконец признался себе в том, что благополучно излечился от Мари. И тогда он принялся осторожно продумывать план завершения их связи. На этот раз разрыв должен быть окончательным и бесповоротным. И по возможности, мирным – ну, хотя бы в рамках приличий.
Подобно пациенту, идущему на поправку и пробующему свои силы после долгой болезни, Анри объявил, что ему необходимо на три дня уехать из Парижа по делам.
– На три дня! – воскликнула Мари.
Он видел, как восторженно засверкали ее глаза. Три дня и три ночи с Бебером…
Она быстро взяла себя в руки.
– Жаль, что ты уезжаешь, – с трудом выдавила она. – Если хочешь, я даже из дому выходить не буду. Просто останусь здесь и стану дожидаться тебя.
При одной лишь мысли об этом Анри сделалось не по себе, и он тут же поспешил уверить ее в том, что ему будет куда спокойнее, если она проведет все это время со своей сестрой, а также настоял на том, чтобы заплатить ей наперед за все три дня его вынужденного отсутствия, прибавив щедро на чай, после чего принялся поспешно укладывать вещи.
Целых три дня он провел безвылазно в своей студии, питаясь обедами, доставляемыми из ресторана, с удовольствием работая и почти не вспоминая о Мари.
Он снова обрел свободу!
Оставалось только сделать последний, решительный рывок!..
И тут же ему стало ясно, как больно и трудно прекращать отношения с человеком, с которым тебя связывает общее жилище. Теперь он понимал, почему так много несчастливых пар предпочитают влачить жалкое существование под одной крышей, лишь бы только не проходить через муки расставания и дележки вещей. Ее одежда, немногочисленные пожитки и дешевенькие туалетные принадлежности по-прежнему были распиханы по его шкафам и разбросаны по ванной комнате. Теперь все это придется собрать и отправить куда-нибудь, может быть, даже к ее сестре. И потом еще вопрос денег. Нужно будет совершить на прощание широкий жест, сделать ей последний подарок. Разумеется, он не был ей ничего должен, однако в последнее время ему все чаще становилось ее жалко. Что с ней станет? Ведь он, по сути, выставлял ее за порог. Скорее всего, Бебер сделает то же самое, как только поймет, что взять с нее больше нечего. Она окажется совсем одна, без денег, без крыши над головой, без любви. И что тогда? Задатков ловкой кокотки у нее не было, так что, скорее всего, ей придется взяться за старое, отдаваясь за гроши первому встречному по подворотням и темным переулкам… А потом Сен-Лазар, карточка, возможно, бордель… А позже – сточная канава… И однажды – грубо сколоченный дощатый гроб, общая могила…
Анри выждал еще неделю. И затем погожим сентябрьским днем сказал то, что безуспешно пытался сказать в тот вечер, когда она заявилась к нему в «бархатном платье за пятьдесят франков».
– Мари, – тихим голосом начал он. – Я долго думал и понял, что будет лучше, если мы не станем больше встречаться. Скажи, куда ты хочешь, чтобы я отправил твои вещи.
Она непонимающе уставилась на него:
– Ты хочешь сказать… ты хочешь, чтобы я ушла?
– Пожалуйста, попытайся понять. Ты пришла сюда всего на одну ночь и осталась на семь месяцев. Все это было очень здорово, и я безмерно тебе благодарен. Но теперь пришло время расстаться. И давай обойдемся без сцен. Пусть все будет благопристойно.
Анри вынул конверт из внутреннего кармана сюртука:
– Вот, у меня есть для тебя подарок…
И осекся. Ее лицо стало мертвенно-бледным, ее била крупная дрожь. Ограниченный ум еще не осознал в полной мере обрушившегося на нее несчастья, но вот тело – оно всегда было гораздо восприимчивее, чем мозг, – содрогалось, делало ее похожей на раненого зверя, бьющегося в предсмертной агонии. Это было ужасающее зрелище – проявление неосознанного животного страха, взявшего верх над разумом.
– Мари, тебе лучше сесть, – тихо продолжал он.
Девушка не двинулась с места.
– Но что… что я такого сделала? – с трудом выговорила она, стуча зубами. – Я ведь была ласкова с тобой, не так ли? Я делала все, что ты хотел… Я… я даже обещала позировать тебе голой, если хочешь… Натирала мебель…
Задыхаясь, беспомощно ловя ртом воздух, она пыталась хоть как-то оправдаться, недоуменно глядя на него, не в силах поверить в реальность происходящего. Время от времени нервно облизывала пересохшие губы. Анри чувствовал, что ее рассудок словно онемел от затмившего его ощущения вопиющей несправедливости. Ведь она так старалась, делала все так, как было сказано, и теперь ее же и наказывают за это!
– Все было хорошо, – утешал ее Анри. – Ты была очень добра ко мне. Просто я…
– Вот видишь! – Она ухватилась за эту фразу, ошибочно принимая ее за признание вины. – Вот видишь, ты же сам говоришь, что все было хорошо!
– Пожалуйста, Мари, давай не будем…
– Но ты же сам сказал, что все хорошо! – В ее понимании это было нечто сродни невозможности. – Скажи, я хотя бы раз не сделала
