Все и девочка - Владимир Дмитриевич Авдошин
– А есть ли у вас подлинные вещи в доказательство, что вы – персонажи романа Сервантеса?
Тогда Дон Кихот и Санчо Панса поехали от Севильи до Кордовы, крича народу:
– Мы ваши народные герои, и нас не может прокормить институт Дон Кихота. Принесите ваши старые вещи! Из чуланов и подвалов, дворцов и хижин! Мы ткнем этому суду в нос, что мы – настоящие герои.
И народ принес им брадобрейный тазик Дон Кихота, сбрую Россинанта, две харчевни, один дворец и пол постоялого двора.
И Дон Кихот с Санчо Пансой пошли в суд по правам вещей литературных персонажей, чтобы суд доказал подлинность вещей. Это находится напротив института Дон Кихота, так что не заплутаете, если будете в Мадриде. Я-то там был, да давно, но эти два места помню отчетливо.
Суд по правам личных вещей литературных персонажей подтвердил их истинность, и с этой справкой они опять пошли в институт Сервантеса. Но там сказали, что теперь это никакой ценности не имеет, это не аргумент, этого всего много от Севильи до Кордовы, и на довольствие Дон Кихота и его оруженосца они ставить всё равно не будут.
Тогда Дон Кихот и Санчо Панса пошли в международный отдел по культуре с предложением обменять истинные вещи Дона Кихота и Санчо Пансы, которые в самой Испании стоят копейки, на такие же вещи другой страны, допустим, России, у которой они будут в цене. А к российским ненужным литературным вещам имеется большой интерес в Испании. Например, уже сейчас за список Дон Кихота предлагаются кальсоны Достоевского, пенсне Чехова, полбороды Толстого.
Международный отдел по культуре одобрил их предложение и назначил Дона Кихота топ-менеджером по распространению носильных вещей писателей в России, а Санчо Панса – распространителем личных вещей российских писателей в Испании.
И всё кончилось фуршетом. Да, легким фуршетом окончился их второй том, а третий – похождения топ-менеджера Дон Кихота с личными вещами по России будет позже. Там к нему примкнет Санчо.
А наш персонаж – Зинка, так похожая на Дульсинею из Тобосса, будет писать письма о жизни в Португалии и даже слагать стихи о том, какие там розы, какие фаду, какой там суровый и вместе с тем романтический пейзаж и как гулко несется на своем Россинанте Дон Кихот.
А дальнейшее мы придумает потом, потому что, извините, я сейчас в электричке и объявили мою остановку. Ну, я пошел! Пока!
Домашнее музицирование
Отсаженный отец
Бабушка – это вся наша жизнь. То есть мои полные четыре года и пять – сестрички-погодка Пани. И одновременно бабушка – это весь наш день с подъема до сна. Ласковыми словами она будит нас и еще сонных сажает на горшки. Потом мы идем завтракать, потом одеваемся – и на улицу. На верхний дворик, потому что нижний – детсадовский, и утром он занят.
Легко и просто играть вне детского социума, но на виду у него. И с бабушкой, а не с воспитателем. С гулянья мы обязательно моем руки, потому что с улицы. После обеда – сон и читаем сказки. Я волшебные люблю.
Вечером к ужину приходит из университета мама. Я с Паней забираюсь на коленки к маме или к бабушке. Это самое лучшее время. Вся семья в сборе. Мы долго ужинаем, беседуем.
«Зима недаром злится, прошла её пора, весна в окно стучится и гонит со двора…» – это нам учить для садика. Но бабушка с мамой заспорили: пропущено тут «её» или нет? Бабушка говорит, что пропущено. Кого гонят – не сказано. А мама говорит:
– Ты – буквоед, потому что технический работник. Здесь поэтический образ.
А бабушка не сдается:
– Ну и пиши себе поэтический образ, зачем же грамматику нарушать?
– Нет, – говорит мама, – тогда звонкие стихи понизятся, обытовятся, торжественная радость, за которую их любят читать на утреннике, пройдет.
– Всё равно с ошибками нельзя, – говорит бабушка. – Я не знаю, чему вас на филологическом факультете учат, но мне кажется, это нужно исправить.
Это единственный спор в нашей большой детской идиллии, который взрослые себе позволяют. Интеллектуальный спор, для отдохновения, не ссорясь.
На следующий день с нами сидит мама, а бабушка едет по своим делам на дачу. Только мама чаще бабушки говорит, что после горшков и улицы надо руки мыть.
Начинали мы жить «детской», и все вещи стояли и лежали там. Потом вторая комната, ранее занимаемая соседями, освободилась. Но туда и сейчас нельзя. Там бабушка делает ремонт. А два ее неприкосновенных чемодана с документами на присоединение второй комнаты «за выездом» лежали на светлом платяном бабушкином шкафу с зеркалом. И чемоданы эти строго-настрого запрещалось трогать, потому что в них хранилось самое важное: все бумажки на присоединение второй комнаты. Бабушкина бумажка с ее бывшего места работы, мамина бумажка с места ее теперешней учебы – универа, наши с Паней выписки из роддома. В частности, моя, что я – погодок Пани и родилась ослабленной. Справка, что папа с нами развелся и получил комнату от этого расторгнутого брака. Удостоверение на дедушкин орден с указанием, где и за что он его получил. За открытие месторождения драгоценных камней! Название я не запомнила. Две характеристики на него с прежнего – в Сибирском отделении министерства – места работы и с последней московской работы. Справка, что бабушка неоднократно избиралась профоргом, то есть ходатаем по чужим бедам. Бумага о том, что она, бабушка, несколько раз представляла министерство за границей. А также бумага о том, что еще в бытность абитуриенткой, мама не сидела, сложа руки, а работала секретарем-машинисткой в ПИ-2. И заявление о том, что, кроме летнего участка с дачной постройкой, – никаких жилых помещений семья не имеет.
И вдруг всё это оказалось больше не нужным. Потому что всё заменила всего одна бумажка от исполкома на присоединение второй комнаты. И все вышеперечисленные бумаги выбросили, чемоданы спустили на пол. И мы с Паней некоторое время, каждая в своем чемодане, держали свои кисточки, карандаши и краски и по одной игрушке, которые у нас были. У меня ватный зайчик, а у Пани целлулоидная мартышка Чита. А также мы ели на чемоданах вместо столиков, пока не пройдет ремонт, и рисовали, сидя по-китайски, на полу.
Моя мамочка! Я так ее люблю! Всё свое детство она промечтала о братике или сестренке,
