После завтрака - Дефне Суман
Не поняла, но какая разница? Мы с тобой вошли в картину, Ширин. Мы теперь словно две девочки, гуляющие по горам. Это и есть тот проход, о котором ты говорила? Мы движемся дальше. На ветвях сидят ворóны. Где-то идет вой на. Я слышу и другие звуки. Повстанцы, партизаны, банды, кровавые стычки. Ширин дернула меня за руку, и мы остановились перед домом, увитым фиолетовыми и розовыми цветами. Рядом с домом навес, под ним люди в сапогах. Это солдаты. Один из них держит на руках маленькую девочку. С нее сняли всю одежду. Гладят ее по светлым волосам. Это я? Девочка на меня похожа. Зачем ты меня нарисовала, Ширин? Я вздрогнула. Страшно. Они сделают мне больно. Из глаз малышки текут слезы. Из моих тоже. За столом под навесом сидит, обхватив голову руками, мужчина. Он в отчаянии. Это отец девочки. Это… Это… Один из тех веселых парней, мимо которых мы недавно прошли. Солдаты говорят, что заберут его дочь с собой. Если он не покажет, где прячется его дружок, бандит. Я их слышу. Или это Ширин рассказывает. Солдат щиплет девочку за бок. Я вздрагиваю, как будто ущипнули меня.
Пойдем отсюда, бабуля! Давай выберемся из этого прохода!
Нельзя! Тебе нужно выслушать историю до конца.
Но я же не слушаю. Я сама там. Я проживаю эту историю. Несу на своих плечах груз, придавивший этого несчастного отца, сидящего под навесом. Чувствую, как больно девочке, когда ее щиплют, оставляя на коже синяки. Я знаю. И всегда знала, хотя никто мне об этом не рассказывал. Эта история записана в спиралях моей ДНК. На дне глубокого колодца хранится все, что кажется пропавшим навсегда. Да, для того, чтобы вернуть свою дочь, отчаявшийся отец скажет солдатам, где находится пещера, в которой прячется его друг. Станет доносчиком. Предаст своего друга и свой народ. История этого предательства будет записана в его ДНК. Ну вот и молодец, скажут ему с ухмылкой. Я там. Я слышу, как они гадко смеются. У твоих дверей поставим часового. Мы охраняем тех, кто с нами сотрудничает. Придет день, когда твоих сородичей сгонят на пароход и отправят прочь с родной земли с одним узелком на человека, – и тогда ты тоже будешь под нашей защитой. Так они говорят. Один из них чмокает девочку, и по ее щеке течет отвратительная слюна. Потом он опускает малышку на землю, она падает голыми коленками о землю. Земля окрашивается кровью. Я тоже падаю. Хватаю Ширин за руку.
– Госпожа Ширин!
Упала не я, а бабуля. Осела на пол у стены. Держится рукой за грудь. Голос прерывистый.
– Всё со мной в порядке, ничего страшного. Сердце зашлось.
В моих ушах гул. Звуки кеменче отдаляются. Безумный ритм прекращается. Подбежал Садык-уста, опустился на колени.
Отыскал где-то лимонный одеколон в стеклянной бутылочке, втирает бабуле в запястья. Та сидит, прислонившись спиной к стене. Глаза закрыты. Губы шевелятся, будто она читает молитву. Над ее головой возвышается великолепное здание, вписанное в зеленые горы. Когда я первый раз смотрела, я его не заметила, а оно такое красивое. «Возвышается» – неверное слово, здание растекается, обнимает горы. Оно словно часть природы – настолько, что с первого взгляда его не видишь, но уж когда увидел, не можешь отвести взгляд. Это монастырь. Он не похож на те, что на острове, но я знаю. Волшебный монастырь. Должно быть, это сказка. На дворе два маленьких ребенка, держатся за руки и на что-то очень внимательно смотрят. У девочки светлые волосы, у мальчика голубые глаза. Я отступаю на шаг. И еще на один. Теперь лучше видно, куда смотрят дети: на привалившуюся к стене Ширин и накладывающего компресс на ее запястье Садыка. Они глядят, словно завороженные, на… Holy shit![94] Они глядят на… на будущее. На свое собственное будущее. На то, какими они когда-то станут. Потому что эти дети на монастырском дворе – Садык и Ширин.
Ох, ну и перебрала же я с травкой.
31
Я купила в кулинарии Казыкчи картофельных котлет, завернутых в промасленную бумагу, села на набережной и стала есть, глядя на море. С пароходов по-прежнему текли толпы людей. Новоприбывшие, смеясь и толкаясь, проходили за моей спиной. Я надела наушники. Когда звуки окружающего мира заглушает музыка, я могу и за своими мыслями наблюдать со стороны, как будто они рождаются в голове другого человека.
Обними меня, как когда-то мать обнимала. Оттолкни меня, если я откажусь от любви. Сколько лет я слушаю этот альбом, и не надоедает.
Я перегнулась через перила, посмотрела вниз, на море. Волны шлепают о бетон облепленных водорослями медуз. Вода грязная, дна не видно. Ложится на память снег, одеялом прошлое укрывает… Много, очень много лет назад мы с мамой, стоя на этом самом месте, бросили рыбкам мою соску. Я уже давно ходила в детский сад, но не желала с ней расставаться. Это не нравилось моим родным. Особенно злился папа. Почему-то он упорно винил в моей привязанности к соске мамину семью – очевидно, полагал, что это какая-то наследственная девиация, присущая роду Ширин Сака. Раз уж это из-за твоих генов у нас такое случилось с ребенком, то тебе и выход искать, Сюхейла!
Я нагнулась еще ниже к воде. Плавают ли среди водорослей рыбки? Мама убедила меня, что соска нужнее рыбкам, чем мне. Например, Маленькой Черной Рыбке[95]. Подняла меня за подмышки, и я прижалась животом и грудью к теплому бетону. Мама сказала, что после того, как я брошу рыбкам свою синюю резиновую соску, она купит мне в лавке мороженщика, что рядом с клубом, вишневое мороженое. Маленькая Черная Рыбка не показывалась. Вода была чистой, прозрачной, с синими и зелеными переливами. Наконец я собралась с духом и выпустила соску из крепко сжатого
