Молчание Шахерезады - Дефне Суман
Адриана покачала головой.
– Ну, не совсем, – на лицо ее впервые легла тень.
– Это как? Что значит «не совсем»? А что же случилось тогда? Это не Минас тебе в окно камешки бросал?
Адриана попыталась обернуть все в шутку, как делают люди, которые пытаются всегда думать только о хорошем.
– Он, но не совсем.
Панайота сгорала от любопытства. Она шикнула на мальчишку-водоноса, который, с бутылью за спиной, все крутился возле них. Девушка почувствовала, как где-то в животе пробудились давно остывшие, как она думала, чувства, которые теперь, словно дым от пожаров за горами, застилали ее душу. Раз Минас вернулся, значит, и Ставрос в пути!
– Не томи, рассказывай уже!
– Да я и рада рассказать, только не знаю как, Йота! Адриана сидела на скамейке рядом с Панайотой, сцепив руки на коленях. Она повернула лицо к Панайоте, и та увидела, что в зеленых глазах подруги стоят слезы.
– Я подошла к окну, посмотрела вниз. Как я и боялась, меня ждало большое разочарование. Внизу, под окнами нашего дома, кроме крестьян, которые шли, как призраки, никого больше не было.
Панайота не поняла, почему это в такую рань по улице Катипзаде шли крестьяне, но перебивать не стала.
– А потом опять раздался этот звук, как камешком по стеклу. Смотрю – стоит нищий и камешки бросает. Оборванец какой-то. Вот, думаю, даже турки идут. Я ведь почему так решила: он был без ботинок, но в серой куртке, как у турецких солдат.
Панайота шепотом, словно не желая обидеть подругу, спросила:
– Это был Минас?
Адриана кивнула. Слезы бусинами катились по ее щекам и капали на платье. Панайота поняла, что подруга, только недавно плясавшая от радости, как обычно, прятала за весельем свою печаль, и крепко сжала ее руку. Адриана почему-то верила, что нужно всегда казаться беспечной и веселой, что бы ни случилось. Может, это оттого, что у нее была куча младших братьев и сестер, которым, как старшая, она должна была подавать пример?
Я его не узнала, Панайота! Не узнала своего Минаса! Он, бедненький, сразу весь ссутулился и смешался с толпой крестьян. А у меня все внутри перевернулось. Я вскочила, приготовила завтрак, разбудила младших, умыла, одела их. Мама приютила двух женщин с детьми из Манисы, как будто ей восьми голодных ртов не хватает! Я дала им по миске супа. В общем, занялась обычными делами. Но мне было неспокойно. А потом я вышла из дома, хотела пойти к тебе. Ах! Как я могла забыть? Хронья полла[118], Панайота му! С днем рождения! Ах, вот же дырявая голова, сигноми! Подарок-то тебе я забыла дома. Ну ладно, вечером принесу.
Адриана сквозь слезы улыбнулась подруге. Но Панайота едва ли думала о своем дне рождения. Ставрос возвращается домой! Ставрос, ее Ставрос! Сейчас, в эту самую минуту, когда они с Адрианой сидят под чинарой на скамейке, он может выехать на площадь из-за угла на своем старом велосипеде, том самом, на котором разъезжал теми летними ночами, пропахшими жареной рыбой, когда они целовались у стен Английской больницы. Разве можно придумать подарок лучше? Сердце, казалось, вот-вот проломит грудную клетку и выскочит наружу. Взволнованная Панайота повернулась к Адриане.
– Да брось, вре Адриана! Ну и что, что ты его сразу не узнала. Это наверняка потому, что он оброс. Сходит в баню, пострижется, побреется в цирюльне и снова станет Минасом Блохой!
Адриана задумчиво покачала головой.
– Он так и сделал потом. Через два часа он постучал в дверь уже выбритый и чистый. Я в это время белье во дворе развешивала. Оказалось, мой Минас, увидев, что я его не узнала, и сам понял, до чего плачевно выглядит. Поэтому сходил и в баню, и в цирюльню, снял турецкую куртку, зашел домой, переоделся. Увидев его на пороге, я обомлела! Поняла, что он и был тем оборванцем. Мне так стало стыдно. Я попросила у него прощения. Но… Но, Панайота…
Не в силах продолжить рассказ, Адриана бросила беспомощный взгляд на площадь, будто надеясь найти там нужные слова. Стая голубей у пекарни увлеченно клевала кунжут, просыпавшийся с подносов с печеньем. Кошки в такую жару спрятались по углам и, защищая свое место в теньке, шипели со своих мест на Мухтара, который пробегал мимо них, вертя куцым хвостом. На ветках чинары над их головами не шевелился ни один листочек. От жары воздух налился свинцом. Перед пекарней младшие братья Адрианы вместе с мальчишками-беженцами гоняли сделанный из бумаги мяч. На фоне бритых налысо крестьянских ребятишек, носившихся туда-сюда в своих грязных рубашонках, ее братья казались принцами. Адриана, исполненная гордости, невольно улыбнулась. Панайота же недоумевала, откуда на площади взялись эти деревенские мальчишки.
– Что? Что «но»? Что случилось? Рассказывай уже, вре Адриана! – не отступала она. Сердце, до этого рвавшееся из груди, теперь сжалось. Что так терзало Адриану? Неужели что-то со Ставросом?
– В нем что-то изменилось, Йота му. Он не похож на себя прежнего. Смотрит на все с таким изумлением, будто привидение увидел: на меня, на всех идущих по улице женщин, на белье на веревке, на кипящие на очаге котлы, на шляпы на вешалке. Кажется, что для него это все как будто сон. Или галлюцинация. Он совсем не разговаривает. А этим утром… Потом я поняла, почему не узнала его утром. Не из-за того, что он оброс или турецкую куртку надел, нет… Я своего Минаса всегда узнаю. Но этот человек… У этого человека, Панайота, лицо мрачное, неулыбчивое. Ты можешь представить Минаса без улыбки? Я не знаю, что с ним стало, Йота! Будто… будто ему сердце прострелили и душа вслед за пулей вылетела, осталось лишь тело, оболочка.
Адриана закрыла руками лицо и заплакала навзрыд. Видимо, она впервые произнесла вслух то, в чем не хотела признаваться даже сама себе. Глаза Панайоты тоже наполнились слезами. От мысли, что душа Минаса Блохи, всегда такая теплая, могла улететь сквозь дыру в сердце, ей стало тяжело.
От одного прикосновения прежнего Минаса к струнам мандолины, гитары или клавишам аккордеона инструменты оживали в его руках, а его черные, как маслины, глаза озорно сверкали, когда он рассказывал уморительные истории. Он с детства был любимцем всего квартала, никогда не сидел на месте, веселил всех вокруг. Представить Минаса угрюмым, с потухшим взглядом в самом деле было невозможно.
– Адриана му, это пройдет. Кто знает, что он видел, что пережил. Пусть немного отдохнет, уверена, он снова станет собой.
