Шоссе Линкольна - Амор Тоулз
Когда Эммет вдруг появился у Ма Белль, мне и в голову прийти не могло, что он привел с собой брата, так что я несколько удивился, увидев его рядом с Вулли. Не поймите меня неправильно. Билли славный мальчик — насколько дети вообще бывают славными. Но еще он всезнайка. Всезнайки вообще частенько действуют на нервы, но маленькие всезнайки — это нечто.
Мы еще и часа вместе не провели, а он уже трижды меня поправил. Сначала объяснил, что сестры Саттер стреляли друг в друга не из настоящих пистолетов — нашел кому преподавать основы сценического искусства! Потом объяснил, что тюлень — это млекопитающее, а не какая-нибудь рыба, потому что они теплокровные, и позвоночные, и бла-бла-бла. Наконец, когда мы ехали по Бруклинскому мосту, и горизонт раскинулся перед нами во всем своем величии, я, будучи в приподнятом расположении духа, спросил, может ли хоть один переход через реку в истории человечества сравниться с этим по своей преобразовательной силе. Вместо того, чтобы молча наслаждаться поэзией момента и прочувствованностью моих слов, пацан — восседающий на заднем сиденье, как маленький миллионер, — почувствовал необходимость вмешаться.
— По-моему, может, — сказал он.
— Это был риторический вопрос, — ответил я.
Но Вулли уже стало любопытно.
— Какой же это, Билли?
— Переход реки Делавэр, совершенный Джорджем Вашингтоном в тысяча семьсот семьдесят шестом году. Генерал Вашингтон пересек реку по льду в Рождество, чтобы неожиданно напасть на гессенцев. Застав их врасплох, Вашингтон разбил войско противника и взял тысячу пленных. Это событие увековечено на знаменитой картине Эмануэля Лойце.
— Я, кажется, видел эту картину! — воскликнул Вулли. — Это та, где Вашингтон стоит на носу лодки?
— Невозможно стоять на носу лодки, — вмешался я.
— На картине Эмануэля Лойце Вашингтон стоит на носу лодки, — сказал Билли. — Я могу показать картинку, если хочешь. Она есть в книге профессора Абернэти.
— Кто бы сомневался.
— О, это хорошая история, — сказал Вулли, всегда охочий до историй.
Как всегда в вечер пятницы, машин было много, и мы встали прямо на середине моста — и получили прекрасную возможность насладиться видом в тишине.
— Я помню еще случай, — сказал Билли.
Улыбнувшись, Вулли обернулся к нему.
— Какой же, Билли?
— Когда Цезарь пересек Рубикон.
— И что случилось тогда?
Я так и видел, как этот пацан выпрямляет спину и вздергивает подбородок.
— В сорок девятом году до нашей эры, когда Цезарь был правителем Галлии, Сенат, встревоженный его честолюбивыми замыслами, отозвал его обратно в столицу, приказав оставить войска на берегу реки Рубикон. Вместо этого Цезарь повел своих солдат через реку в Италию и подошел с ними прямо к Риму, где вскоре захватил власть и положил начало эпохе римских императоров. Отсюда пошло выражение «перейти Рубикон». Это значит, что пути назад больше нет.
— Тоже отличная история.
— Еще был Улисс — он пересек Стикс…
— Мы уже поняли, Билли, — сказал я.
Но Вулли было мало.
— А Моисей? — спросил он. — Разве он не пересек реку?
— Он перешел Красное море, — сказал Билли. — Это случилось, когда он…
У пацана наверняка наготове были глава и стих про Моисея, но в кои-то веки он сам себя перебил.
— Смотрите! — сказал он, указывая вдаль. — Эмпайр-стейт-билдинг!
Мы все втроем уставились на упомянутый небоскреб, и вот тогда меня осенило. Мысль пронзила подобно разряду молнии — ударила в макушку и мурашками пробежала по позвоночнику.
— А разве не там у него офис? — спросил я, взглянув на Билли в зеркало заднего вида.
— У кого? — спросил Вулли.
— У профессора Аберкромби.
— Ты про профессора Абернэти?
— В точку. Как там, Билли? «Я пишу тебе с острова Манхэттен, с пересечения Тридцать четвертой улицы и Пятой авеню…»
— Да, — сказал Билли, широко распахнув глаза. — Все именно так.
— Так давайте зайдем к нему в гости.
Краешком глаза я заметил, что Вулли мое предложение обеспокоило. А вот Билли — ничуть.
— Мы можем зайти к нему в гости? — спросил он.
— Почему бы и нет.
— Дачес… — сказал Вулли.
Я не стал его слушать.
— Как он там тебя называет во введении, Билли? «Дорогой читатель»? Какой писатель не захочет, чтобы к нему в гости зашел его дорогой читатель? В смысле, работа писателя ведь вдвое тяжелее актерской, да? Но никто им не аплодирует стоя, не вызывает на бис, не ждет у черного входа. К тому же, зачем было профессору Абернэти писать свой адрес на первой странице книги, если он не хотел, чтобы читатели его навестили?
— Скорее всего, мы его уже не застанем, — возразил Вулли.
— Может, он работает допоздна, — возразил я в ответ.
Автомобили снова пришли в движение, и я перестроился в правый ряд — ближе к нужному съезду — и подумал, что, если двери будут закрыты, мы полезем на здание, как Кинг-Конг.
Проехав на запад по Тридцать пятой улице, я свернул на Пятую авеню и притормозил прямо у входа. На меня тут же налетел швейцар.
— Парень, тут нельзя останавливаться.
— Мы только на минуту, — я сунул ему пять долларов. — Можешь пока поближе познакомиться с президентом Линкольном.
Тогда, вместо того чтобы указывать мне, где нельзя останавливаться, он открыл дверцу для Вулли, приподнял приветственно шляпу и проводил нас внутрь. Говорят, это называется «капитализм».
Мы вошли в холл. Билли — с выражением взволнованной восторженности на лице. Он просто поверить не мог в то, где находится и что собирается сделать. Он этого в самых смелых мечтах представить не мог. Вулли же смотрел на меня нахмурившись, что было решительно не в его характере.
— Что? — спросил я.
Но он не успел ответить — Билли потянул меня за рукав.
— Дачес, как мы его найдем?
— Ты знаешь, где его искать, Билли.
— Правда?
— Ты мне сам читал.
Глаза Билли округлились.
— На пятьдесят пятом этаже.
— В точку.
Я улыбнулся ему и указал на лифты.
— Мы поедем на лифте?
— Уж точно не по лестнице пойдем.
Мы вошли в кабину скоростного лифта.
— Я еще никогда на лифте не ездил, — сказал Билли лифтеру.
— Хорошей поездки, — ответил тот.
Затем потянул за рычаг, и мы устремились к вершине здания.
Как правило, в таких случаях Вулли начинал мурлыкать себе под нос какую-нибудь песенку, но сегодня мурлыкал я. Билли же беззвучно считал этажи. Это было видно по движению его губ.
— Пятьдесят один, — неслышно проговаривал он. — Пятьдесят
