Пророки - Роберт Джонс-младший
Однажды в знойных сумерках он увидел, как черномазая с кухни купается в реке. Заходящее солнце светило ей в спину, а отражавшиеся в воде лучи золотили кожу. Окутанная теплым сиянием, она в этот миг даже и на черную была не похожа. Джеймс подумал, что, пожалуй, сможет удерживать этот ее высветленный образ перед мысленным взором, пока дело не будет сделано. Пунцовые отблески превратили ее негритосские патлы в золотые локоны, а лицо покрыли стыдливым румянцем. Вылитая девчонка из старой доброй Англии.
И такая же строптивая. Она его укусила. И расцарапала шею так, что отметины можно было разглядеть до сих пор. Тогда он несколько раз ударил ее кулаком, бил, пока изо рта не хлынула кровь, словно вуалью закрыв нижнюю половину лица.
Толкаясь в нее — вбиваясь, вкручиваясь, вдалбливаясь, еще больше раздражая уже оскверненные места, — он обнаружил, что все россказни об этих девках оказались сущей ерундой. Не было у них в щелках ни зубов, ни крюков, способных в кровь разодрать член воющего от боли мужика. И душу из него она вовсе не высосала. Нет, сэр, ничего подобного. Внутри у нее оказалось так же гладко и славно, как в чопорных белых кисках.
Но сколько бы он ни лупил эту отчаянную девку по губам и подбородку, она все равно не переставала его проклинать. И потому, облегчившись и еще не успев натянуть штаны, он руками сдавил ей горло и сунул ее голову под воду. Как же она пиналась! У него аж все бедра и причиндалы почернели. Любая другая на ее месте давно бы уже захлебнулась, а она все билась. Тут он вспомнил, что имеет дело не с человеком. И что, должно быть, эта ее неиссякаемая ярость, ловкость, сильные руки и ноги — и есть те зубы и крючья, которыми его пугали. Джеймс в последний раз навалился ей на бедра, чтобы удержать ноги на берегу, услышал хруст и разжал руки.
Промокший до нитки, он выбрался на сухое место. И тут она поднялась — вся мокрая, залитая кровью. Встала, припадая на ногу, по которой он ударил, и уставилась на него черными пылающими глазами. Затем вдруг перевела взгляд в сторону, и Джеймс мог бы поклясться, что в то же мгновение в плечо ему словно вонзился нож. Он вдруг совершенно обессилел. Зародившаяся в животе слабость быстро расползалась по всему телу. Джеймс осознал, что больше не контролирует себя — по ноге потекла струйка мочи, в штаны шлепнулась кучка дерьма. Дыхание замедлилось. Он показался себе пустым и легким, словно тело его сделалось воздухом. Может, он умер? Джеймс глянул на свои ноги, и ему почудилось, что он парит над землей, как призрак. Он рассмеялся. Надо ж было так вляпаться: на плантации полно черномазых, а он из всех выбрал ведьму.
«Вот молодец-то!»
Очнулся он у себя в хижине, ничком лежа на кровати. Как ни странно, в первые минуты показалось, что он отлично отдохнул. Вот только с того дня он стал просыпаться по десять раз за ночь и ходить, подволакивая ноги. А на черномазых и смотреть больше не мог. Особенно на женщин. Стоило одной пройти мимо, остановиться с ним рядом или обратиться к нему по имени, по-идиотски растягивая звуки, как ему всю силу воли приходилось призвать, чтобы не проблеваться. Если же он пытался произнести ее имя — имя той, кого он осквернил — хоть первую букву его выговорить: «М… ммм… ммм…», с ним мгновенно случалось то же, что тогда на реке. Поэтому он держал рот на замке и старался с ней не пересекаться. Никаких больше обедов у Пола, даже если его специально приглашали. «Нет-нет, я поем у себя. Мне из дома проще за черномазыми приглядывать. Мало ли что учудят». И с ружьем он с тех пор не расставался. Словно очертил вокруг себя границу и за прошедшие годы смог изучить их гораздо лучше, чем те, у кого такой границы не было.
Джеймс брел в темноте, гадая, куда могла податься Рут. Под сапогами скрипели камни, шуршала сухая трава. Плеск речной воды заглушал ночную песню сверчков. Джеймс ждал, что поблизости вот-вот зашелестят шаги, мелькнет силуэт, запахнет духами, но ничего не происходило. Поскользнувшись на глинистом берегу, он вдруг заметил вдалеке какое-то движение. Быстро обернулся и увидел мелькнувший за деревом подол сорочки. В ту сторону он и направился.
Прошагал вдоль берега, свернул к деревьям. Фитиль в лампе замигал, а сзади вдруг послышался голос:
— Поздновато купаться.
Даже подняв лампу повыше, Джеймс не смог разглядеть ее лица. Рут куталась в тень, словно в накидку, подаренную старым другом.
— Невежливо молчать, когда к тебе обращаются.
Он хотел ответить, просто она застала его врасплох.
— Это вы, верно, украли луну? — спросил он наконец.
Она улыбнулась. Он же намеренно не позволил себе улыбнуться в ответ.
Они молча пошли по плантации. Джеймс понять не мог, как это она не боится вот так, без лампы, разгуливать в темноте. И даже не спотыкается. Он предложил было посветить ей, но она отказалась и, смеясь, отступила в еще более густую тьму. А ведь ему так хотелось увидеть ее лицо!
— Рут, зачем это вы бродите по ночам? — спросил он, надеясь ее разговорить.
Негромко напевая себе под нос, она закружилась в своей ночной сорочке, радуясь проникавшей под тонкую ткань прохладе. Джеймс успел только дойти до забора, а она уже пролезла под ним и теперь поднималась на крыльцо его домика.
Рут казалась ему головоломкой, в которой не хватало слишком многих деталей. Но может, в этом и заключалось самое интересное. Такие штуки этак запросто не соберешь. Нужно больше времени, больше внимания, больше воображения. Вот это последнее и есть самая плодородная почва. Он усердно ее возделывал и теперь терпеливо ждал всходов.
Рут прошлась по его жилищу легкими танцующими шагами.
— Ужасный беспорядок, — заключила она. — Тебя что, никогда не учили, как вести хозяйство? Может, тебе пора жениться?
Джеймс улыбнулся. И она, кажется, тоже. Он поставил лампу на маленький стол, возле которого стоял всего один стул. И впервые всерьез задумался о женитьбе. «Мне? Завести жену? Да кто же за меня пойдет? С такими-то отвратительными манерами». И тут же отвлекся от мыслей на полыхающие огнем волосы Рут.
Она же развернулась и направилась к двери. Джеймсу не хотелось с ней расставаться.
— Надеюсь, твой кузен скоро вернется. Знаешь, он собирается продать тех двух черномазых,
