Странствие по таборам и монастырям - Павел Викторович Пепперштейн
Что мы – не рабы!
Не рабы!
Глава двадцать восьмая
Вспомни об эльфах
Пока Теодор Твист молчал, Це-Це смотрел на него сквозь полусомкнутые ресницы. Жар камина давно растопил снежные кристаллы на его рукавах, но ему отчего-то казалось, что эти кристаллы («шестиугольная белая кристаллометрия», как говорил Ганс Касторп, герой «Волшебной горы» Томаса Манна) не растаяли в его ресницах, что они по-прежнему в изобилии наполняют собой полупрозрачный пальмовый навес, защищающий глаз от света и грязи: как и свойственно их природе, кристаллы лучились, тонко скрипели, они осыпали Твиста мелкими искрами, бликами, сверканиями, а также своего рода пафосом, но это был пафос исчезновения.
– Как тебя зовут? – неожиданно обратился к Це-Це молчавший до сего момента Колакун, обратив на гостя свои светлые глаза.
Глаза эти блестели, как военная дверь, слитая из чистой стали, но по этой стали как бы проползла улитка, оставив на ровной сияющей поверхности влажный след своего слизистого тела.
Це-Це назвал себя. Тогда он еще не именовал себя Цыганским Царем, поэтому произнес ту фамилию и то имя, что значились в его паспорте и в его свидетельстве о рождении.
– У тебя неприятное имя, – подал голос высокий молодой псевдосвященник с лицом кенгуренка.
– Чем же моя фамилия вам неприятна? – спросил Це-Це, насторожившись. – Вроде бы довольно обычная фамилия.
– Ну, я бы не сказал, что совсем уж обычная, – возразил псевдосвященник с шаловливой улыбкой. – Раздвоение личности и все такое. Звучит вроде бы обыкновенно, но если вдуматься… Если произнести такую фамилию отдельно, то звучит обычно. Однако если присовокупить к вашей фамилии какое-либо из общепринятых обращений, то могут возникнуть недоразумения. Например, если прибавить к вашей фамилии слово «господин», то сразу же повеет неприличной манией величия. Если прибавить «товарищ», то проступит уклончивая фамильярность. Если прибавить «гражданин», то…
– Александр, не приебывайтесь к гостю, – лениво произнесла голая девушка, не отводя глаз от огня. – Перед вами человек с чистой душой. Впрочем, у вас и у самого душа – чище некуда.
– А моя душа расцветает, как ландыш в прохладных лесах! – воскликнул юноша в женском, порываясь вскочить со шкуры несуществующего животного. Но силы резко покинули его, и он рухнул вспять в переплетение полуспящих дев.
– Не испить ли нам чайку, то есть несколько глотков Драгоценного Лотоса, расцветающего на яшмовом подносе в Павильоне Небесного Равновесия? – спросил Персидский Панк, обращаясь, скорее, к самому себе, чем к кому-либо еще.
– Чай нынче горьковат, – лаконично сообщил Колакун.
– Возможно, сегодня особенная ночь. Где-то высоко, за облаками, в полях, где обитают блаженные, там Чайковский беседует с Горьким. Но если к их беседе присоединится академик Сахаров, то станет слаще, слаще, слаще… – пропела голая девушка, жмуря свои зеленые глаза, где плясали отражения пламени.
– Слаще ваще… – бормотнул уралец по кличе Сектант.
Персидский Панк, четко орудуя китайским чайником, разлил по чашкам дымящийся напиток, в котором духи Чайковского, Горького и академика Сахарова слились воедино.
Кто расскажет нам о тропах, уводящих нас в леса? Черные вязкие тропы, глинистые, с замшелыми корнями, заплаканные, крапивные, извилистые, не помнящие своего начала, не ведающие своего конца. По этим тропам бегут тяжеловесные серванты, вырезанные из бука искусными мастерами (Let’s play master and servant, как поют в народе), по этим тропам шатаются пьяные стулья на гнутых заплетающихся ногах – двенадцать стульев, тринадцать стульев…
По этим тропам дезертируют в леса ржавые самовары, банные ушаты с длинными рыжими ушами, перламутровые зеркала, валенки, тулупы, ушанки и прочая кухонная утварь императрицы Феодоры по прозвищу Горестная, ибо она вечно плачет о вещах, покинувших ее в наказание за неряшество этой женщины.
По этим тропам ползут солдаты в нарядных мундирах – солдаты-пластуны, почетная гвардия сырой земли, извалявшая в слякоти свои золотые осенние аксельбанты.
По этим тропам пробираются надтреснутые фарфоровые слонята, сбежавшие из буфетов, что пропитались изнутри запахами жженого сахара, моли и молитв. Все несут в леса черные старые слоеные пироги – хозяюшки испекли их, чтобы умилостивить богов, но затем забыли о своих намерениях.
Запах моли —
Запах Молли.
Запах гари —
Запах Гарри.
Салли, Салли, на мосту
Вдруг увидишь красоту.
Здесь под кустами орешника сидят дантисты с томиками Данте в озябших руках – у них много томиков, но нет у них домиков. Глаза дантистов тяжелы, темны, они ничего не помнят, но к ним еще может воззвать павший царь, решившись обменять свою корону на золотые коронки.
Ползут улитоньки, влача на себе свои барочные капеллы, – им не страшен серый волк, потому что серый волк не любит вкус улиточного мяса. Пауки Ивановичи плетут свои пушистые сети среди сырых еловых лап, а мы все глубже уходим в леса, следуя извивам мокрых и черных троп. Нам хотелось бы все забыть на этом пути, как умеют забывать дантисты, ведь нельзя же удержать в памяти такое несметное количество зубов? Нам хотелось бы все забыть, а затем нам хотелось бы все вспомнить – а впрочем, нет, не все, хотелось бы вспомнить лишь о блаженствах, а страдания и муки, эти изобильные злаки, их надо вышвырнуть прочь, ибо они ничему не учат, они не нужны в лесах, здесь нужно иное: острый нюх, четкий слух, напряженные уши, быстрые лапы, трепет хвоста, росинки на шубейках, сигнальные костры, гибкие лестницы, сплетенные из ивовых прутьев, – лестницы, ниспадающие с огромных морщинистых стволов: по мягким ступеням этих лестниц можно подняться к вершинам деревьев, где в кронах прячутся укромные площадки обозрения.
Там дежурят прыгучие тихие лучники в зеленых плащах: очи у лучников, как лучи, но сухие губы суровы и искусаны тревогой. Лучники не спят много дней и ночей, потому что невидимое зло подползает к лесам – оно все ближе и ближе к лесам. Ноздри лучников вздрагивают, они нюхают ветер, прилетающий из Мордора, – ветер несет с собой запах зла. Злом веет из далеких шахт, из далеких лучезарных городов, злом пахнет не только Мордор, злом пахнут замки магов и стеклянные небоскребы, злом смердят самолеты и военные корабли, запах зла течет щедро, как масло. Даже добро пахнет злом.
Лучники знают: запах зла – это запах людей. Люди близко, их много. Люди уже здесь. От них смердит психозом: Великий Батюшка Психоз встает над ними, как дряблый, чреватый, горячий, расплющенный гигант, – он свободно просовывает в головы людей свои сильные, но тряские руки: ему вроде бы ничего не нужно –
