Попутчики. Астрахань – чёрная икра. С кошёлочкой - Фридрих Наумович Горенштейн
Мы умеренно с Лучо говорить будем, а он возьмёт да и вытащит из кармана милицейский свисток. Потому что каждый из партийных функционеров, какую бы должность он ни занимал, остаётся постовым партии.
Вот те раз… Мы ведь ещё конкретное предложение внести не успели. Пока до великих реформ дойдёт, Авдотьюшке сегодня жить надо. И посадским. И интеллигенции. На Западе немало теневых сторон, там пособия по безработице. А здесь при развитом социализме, может, пособия ввести для работающих? Чтоб хоть иногда Центральный рынок посещать могли, рядом с вами в грузинской зелени покопаться, рядом с неграми свежего мясца выбрать…
Да где там, уже свистит Лучо, камрадов-интернационалистов из ближайшего отделения милиции созывает… Бежать, бежать надо… А-то поведут. Глянет Авдотьюшка из ближайшей очереди и скажет посадским:
– Вона, карманника поймали…
Нет политического сознания у Авдотьюшки, нет потребности в свободе слова и свободе шествий у посадских. Об этом ещё старик Плеханов говорил. Но потребность в мясце у них есть. Хотя в настоящее время на Центральном рынке потребность эту классово чуждый элемент удовлетворяет. Племенные вожди-дипломаты из африканских стран. Колониальное прошлое позади, как бы к людоедскому позапрошлому не вернулись…
Говорят, вкусно человеческое мясцо. Молодую свининку напоминает. Один прогрессивный негр-гурман своими соображениями поделился… Может, преждевременно минули времена каннибализма? Может, лучше было бы, если б Гитлер был не вегетарианец, а людоед? Да и Сталин удовлетворился бы тем, что съел зажаренного Зиновьева под соусом ткемали и похлебал бы супец из крови Бухарина Николая Ивановича. Есть чернина, польский супец из гусиной крови. А чем человечья хуже? Точно так же можно смешать её с уксусом, чтоб она свернулась, добавить в бульон из потрохов Николая Ивановича, туда же сушёные фрукты, овощи, лист лавровый… Вкусно… Позавтракает товарищ Сталин кем-нибудь из Политбюро, пообедает парочкой пожирней из ЦК, а поужинает представителем ревизионной комиссии… Съест один состав, другой на партсъезде выберут. Жалко и этих, но что ж поделаешь, если человеческая история жертв требует. Только раньше их ели, а теперь их жгут или закапывают. Вот и негры теперь уже не те, прогресс своё взял. Покупают свежей свининки, говядинки, баранинки, а кого убьют, в землю закапывают. Продовольственный продукт даром пропадает.
Про негров Авдотьюшке как-то Матвеевна рассказывала.
– Первым, – говорит, – к нам Поль Робсон приехал… Но тот хоть пел, а эти только зубами блестят и зубочистками наш хлеб выковыривают…
Несознательная Матвеевна, интернациональных принципов не понимает. И Авдотьюшка несознательная.
– Ух, ух… Ух ты, ух ты… Бестии какие…
А где же она, наша Авдотьюшка? Совсем её потеряли… Да вот же она, в передвижной очереди… Имеются и такие… Подсобник в синем халате тележку везёт, на тележке импортные картонные ящики. Что в ящиках, непонятно, но очередь сама собой построилась и следом бежит. А к очереди всё новые примыкают. Авдотьюшка где-то в первой трети очереди-марафона… Должно хватить… Взмокли у Авдотьюшки седые волосы, чешутся под платком, сердце к горлу подступило, желудок к мочевому пузырю прижало, а печень уже где-то за спиной ноет-царапает. Но отстать нельзя. Отстанешь, очередь потеряешь. Подсобник с похмелья проветриться хочет на ветру, везет, не останавливается. Кто-то из очереди, умаявшись:
– Остановись уже, погоди, устали мы, торговлю начинай…
А толстозадая из торговой сети, которая в коротком нечистом халате сзади за тележкой ступает:
– Будете шуметь, вовсе торговать не стану.
Тут из очереди на робкого бунтаря так накинулись, затюкали.
– Не нравится, домой иди прохлаждаться… Барин какой, пройтись по свежему воздуху не может. Они лучше нас знают, где им торговать. Им, может, начальство указание дало.
Бежит дальше Авдотьюшка вслед за остальными. А пьяный подсобник нарочно крутит-вертит. То к трамвайной остановке, то к автобусной… И толстозадая смеётся… Тоже под градусом… Измываются, опричники…
В нынешней государственной структуре имеют они непосредственную власть над народом наряду с участковыми, управдомами и прочим служивым людом… Авдотьюшка как-то в Мосэнерго приходит, куда ей добрые люди дорогу указали, плачет. Девчонки молодые там работали, ещё не испорченные, спрашивают:
– Что вы плачете, бабушка?
– Бумажки нету, что за электричество плотят. Выключат, говорят, электричество. А как же я без электричества буду? В темноте ни сварить, ни постирать. – И протягивает старую книжечку исписанную, которую добрая соседка заполняла.
– Ах, у вас расчётная книжка кончилась? Так возьмите другую.
И дали новенькую, копейки не взяли. Как же их Авдотьюшка благодарила, как же им здоровья желала. И сколько же это надо было над ней в жизни поизмываться в разных конторах, чтоб такой страх у неё был перед служивым народом. А здесь не просто служивые, здесь кормильцы.
Бежит Авдотьюшка, хоть в глазах уже мухи чёрные. А подсобник вертит, подсобник крутит. Куда он, туда и очередь, как хвост. На крутом повороте из очереди выпал инженер Фишелевич, звякнул кефирными бутылками, хрустнул костьми. Не выдержал темпа. Но остальные с дистанции не сходят, хоть силы уже кончаются. Спасибо, подсобник перестарался, слишком сильно крутанул, и картонные ящики прямо посередине мостовой повалились… Несколько лопнуло, и потёк оттуда яичный белок-желток. Обрадовалась очередь –
