Театр ужасов - Андрей Вячеславович Иванов
Улыбка Кустаря, немного застенчивая. Улыбка человека, который не хочет казаться излишне самоуверенным. На мгновение улыбка исчезает, и я вижу, как Кустарь счищает, медленным движением, пятно с руки, размазывая это пятно. Томилин показывает нам это неспроста. Он замедляет съемку. Я не смотрю на пятно, я смотрю на лицо художника: это лицо несгибаемого человека, который произнес каждое слово не просто так – за всем сказанным была его несокрушимая уверенность и что-то еще, без чего он не стал бы тем, кем он стал для нас.
⁂Мы с Эркки отвезли мои книги на склад. Там он заигрывал с молодой кладовщицей, я забегался – пачки были тяжелыми, и было их немало, – так замаялся, что споткнулся о поддон, растянулся. Они расхохотались.
– Ну, ты, писятель, даешь!.. – засмеялся он. – Не тянешь, брат, ты больше не тянешь! Ха-ха-ха! Давай помогу.
Я не обиделся, тоже посмеялся, но ногу сильно расшиб. Он помог с книгами, стрельнул номер телефона кладовщицы, мы отъехали покурить, встали в укромном кармане, я попытался его подковырнуть:
– Ты к такой молодой подкатил, я тебе удивляюсь, а что жена?
– Ой, она после Африки меня в дом не пускает, говорит: неизвестно, какие болезни ты мог подцепить, пока не проверишься, на порог не пущу. – И рассмеялся.
– И что, ты будешь жить в Пыргумаа? Как там дела, кстати?
– Да кто знает. Пока там с Кустарем расширяемся, много дел, и Шпалик платит реальные бабки, и не надо в поле в маске бегать… Нивалиду похоронили, чин чинарем, проводы устроили, скромная пьянка, Шпала взялся экономить, никакой пальбы, никаких масок…
– Все теперь принадлежит ему?
– Да. Он уже кое-что продал. Хочет продать как можно больше земли эстонцам. Чтобы строились и жили – чтобы не говорили, мол, «русская деревня». Достало, говорит: «русское гетто», «русская деревня». Сколько можно жить, как вошь на лобке! Не знаю, кто ему это втолковал, хочется верить, что он прислушался к моим советам, но у него без меня советчиков хватает. Ну, с воображением у Шпалы всегда было в порядке. Он и тут ведь неплохо развернулся. Придумать такой хоррор – надо воображение иметь. Он и пытал не просто так, а под Marillion! Короче, последний раз он вообще сказал, что хочет привести в Пыргумаа город. Понимаешь? Говорит, мы не станем сидеть на отшибе. Сделаем, говорит, так, что они сами сюда придут. Жить отдельно не имеет смысла. Надо, чтоб здесь жило друг с другом как можно больше людей, всякой всячины, рестораны, супермаркет, уже с литовцами ведет переговоры, предлагает «Максиму» открыть, но, понятное дело, пока людей нет, никто не откроет. Не знаю. Социальный дом для бомжей хочет из административного здания делать, прикинь! Это вообще! Замыслы генеральские. А там посмотрим. Пока по всему видно, крепкий будет Хозяин!
Я вспомнил про волка, но он перебил, рассказал, как они дурили людей с Кустарем, держали под кроватью Тёпина, катали куклу Хозяйки в инвалидном кресле, все подходили, здоровались с ней… Он смеялся, а мне это не показалось смешным, но я подсмеивался… Докурили и поехали. Всю дорогу обсуждали фильм, который ему после монтажа показался чужим. Он придирался: Томилин переставил эпизоды по-своему, откусил там, порезал тут…
– Все не так, как я задумал…
Я не стал говорить, что никто не знал, каким Эркки свой фильм задумывал…
– Даже назвал не так.
Никто не помнил, было ли название… Он и заканчивать его, как мне казалось, не собирался. Это был очень лохматый проект. Эркки с ним сжился… а теперь фильм закончен, и сделал его Томилин. Эркки ревновал и злился.
Мне фильм понравился, и Кустарь, и Костя были довольны. После просмотра Костя подошел ко мне и негромко сказал, что фильм получился сильный и для нашего клуба программный; он удивился тому, как находчиво мы использовали его монологи; нигде еще так громко и полновесно его заявления не прозвучали, как за кадром фильма.
– Я хотел, чтоб было больше личных историй, а он все убрал. – Эркки вздохнул. – Я делал раскадровку, но он все переставил! Все!
Сам уехал, все бросил, а теперь возмущается! Но я только спросил:
– Ты недоволен?
– Да нет, доволен.
