Свет очага - Тахави Ахтанов
И, рассудив так, Касымбек не стал меня ни о чем дальше расспрашивать. Что ж, приведут Свету, а там поглядим, как обернется дело.
— Я тоже пока ничего Николаю не скажу. А то он… словом, ты сама понимаешь. Нечего его тревожить заранее, придет Света, тогда и увидит ее. Кстати, Носовец сказал… она беременна? Николай не знает, что скоро станет отцом. Вот это ему сюрприз будет! Ах, черт побери, вот радость-то!
В ту ночь я не могла уснуть. Уже середина апреля, зимние холода отошли, но я не даю огню в печке погаснуть, то и дело подкладываю дрова, смотрю, как весело пляшет, летит куда-то огонь. Иногда просыпается Дулат и плачет, я меняю ему пеленки, но время тянется слишком медленно, и я, уложив сына, выхожу и слушаю глухую ночь. Черна она беспросветно, воздух апрельский тонок, пахнет рождающейся зеленью, — почками, травой, но душный запах холодной прели забивает дыхание. Озябнув, я возвращаюсь в землянку, к веселому лепету неугомонного огня и забываюсь здесь, куда-то уводит меня дрема, я долго неслышно иду в каком-то мягком, беспредметном мире и вдруг натыкаюсь на что-то твердое плечом. Открываю глаза — Касымбек.
— Утро уже, пора вставать, — тихо проговорил он.
Какие-то секунды я смотрела на него, ничего не понимая, протерла глаза. В землянке сумрачно. За Касымбеком кто-то еще застыл неуклюжий, в толстой черной шали, женщина, кажется, какая-то. И тут я вспомнила: это, должно быть, Света! Я растерялась!.. Как-то слишком уж растерялась, слишком захлопала глазами, показывая, что я со сна и ничего не могу понять, ничего.
— Здравствуй, Назира, — услыхала я.
Услыхала, но с места так и не сдвинулась почему-то, и долго так я стояла.
— Что же ты не усадишь гостью? — это голос Касымбека. Он странно, недоверчиво смотрел на меня, и тут я как бы очнулась, бросилась к Свете.
— Садись, садись, Света. Давай, раздевайся, — засуетилась я, не в силах поднять на нее глаза.
Огонь в печурке почти погас, я стала хлопать, дуть на мутнеющие угли, совать в топку дровишки.
— Да не хлопочи ты так, Назира, — с улыбкой сказала Света. — Погоди, я хочу тебя поздравить. С сыном тебя, очень за тебя рада. Ты… веришь мне?
Касымбек нащипал лучинок и мигом разжег в печурке огонь. В землянке стало светлей, просторней, и мы могли теперь разглядеть друг друга, и я медленно подняла глаза и взглянула на Свету.
— Вы это… попейте чаю, да сготовьте что-нибудь, ладно? А я пойду Николая позову. Умрет от радости, а? — потирая красные с ночного свежего воздуха руки, сказал Касымбек и подошел к выходу.
Я бросилась было за ним, хотела крикнуть: погоди! Но слова застряли в горле. Света тоже вся напряглась, но наивный, глупый мой Касымбек не заметил нашего состояния, выбрался из землянки. Мы замолчали, с тревогой ожидая этой встречи. Мне бы тут с каким-нибудь легким, отвлекающим разговором подойти, но я так и не научилась этому, я неуклюжа в такие моменты, слова получаются фальшивыми, лучше уж молчать вот так, чем ханжески расспрашивать о здоровье, о погоде, когда человека гложет тревога, неопределенность, беда, и я, злясь на свою беспомощность, мучаюсь вместе с томящимся человеком.
Я опять взялась за топку, но, бросив ее, начала возиться с посудой.
— Почему молчишь, Назира?
Света сняла толстую телогрейку, закуталась в шаль. Вся она пополнела, раздалась, живот выступал, глаза запали, а на лице высыпали пятна. Как будто какой-нибудь злой мальчишка заляпал серой и коричневато-желтой краской фотографию, но даже сквозь пятна эти проступали черты прежней красоты, а глубоко запавшие, большие ее глаза делали это лицо с пятнами еще нежнее, трогательнее.
«Почему молчишь, Назира?» Я не нашла, что ответить ей и растерянно, боязливо даже как-то поглядывала на Свету.
— Ты счастливая, Назира, Касымбека встретила. Я рада за тебя, — Света помолчала немного. — А я так не хотела встретиться с Николаем!
Господи! Да что это я молчу, подлая, что же это я рву и без того натянутую до предела душу ее?! Какая же я… То бросаюсь, висну на шее у нее, слезами радости исхожу, то вот, ничем не могу пробить молчания своего и оправдываю себя жалким каким-то лепетом, что я ей скажу? Вот если бы она не была беременна, как-нибудь обошлось бы с ее ошибкой… Не знаю, чем все это кончится. Я не в силах быть примирительницей. Разве что Касымбек… Ему проще, он же мужчина все-таки…
— Касымбек поторопился, — Света присела ближе к огню и обняла меня за плечи. Кажется, она меня успокаивает? Меня, а не я ее!
— Ну да ладно, никуда теперь не денешься от этого разговора. Только у меня одна просьба к тебе, не оставляй меня одну.
— Почему?
— От тебя мне скрывать нечего… Будь с нами, хорошо?
— Ладно, — с готовностью согласилась я, стремясь хоть тут ей угодить.
Николай влетел в землянку, в гимнастерке, без шапки. Вскинув голову, он заметался глазами по землянке, увидел Свету рядом со мной и бросился к ней. Я не успела пропустить его, он толкнул меня и крепко, отчаянно обнял Свету. У двери, растянув губы до ушей, стоял Касымбек. Я тоже поддалась этой радости, забыв на миг о предстоящих сложностях.
— Жива! Ты жива… Жива, родная, солнышко мое, — бормотал Николай и осыпал поцелуями лицо, глаза и волосы Светы. — Светик мой, золотая моя, единственная!..
Света сидела, словно полумертвая, не противилась его объятиям, подчинялась им вяло, равнодушно, но Николай не замечал ее холодности, ласкал ее, гладил ей волосы и смотрел на нее с непереносимым, болезненным даже каким-то восторгом.
— Родная моя. Светик мой… — Продолжал он невнятно бормотать, его начало трясти, накатывала волнами дрожь, он поднимал брови и слепо оглядывал землянку. Смотреть на него было невозможно, я отвернулась.
Света все не поднималась с места, Николай целовал и обнимал ее, это было нетрудно с его маленьким ростом, но вдруг он точно ударился обо что-то, остановился, остро вгляделся в располневшую фигуру Светы, и лицо его помрачнело. Она сидела не поднимая глаз, была печальна какой-то далекой печалью, печалью чужого человека. Николай попытался улыбнуться, и я подумала: если сейчас Света разрыдается и бросится к нему, они расплачутся вместе, изольют душу, простят проклятую ошибку и вернутся друг к другу.
Но Света молчала, и Николай задыхался, лицо его побелело, точно перед смертью своею стоял он.
— Ну, что же… — начал было Касымбек и умолк.
До него, видно, только теперь дошел смысл происходящего. Казалось, сумрак в землянке ожил, он томил. Все мы словно залегли,
