Песчаная роза - Анна Берсенева
«My dear Kassy», – была эта неизменная первая строка, и вместе с прикровенным этим языком и именем вливалась в нее жизнь, и она понимала, что ни в чем другом жизни для нее было. Но тут же переставала думать и об этом, только читала дальше.
«Хотел бы писать тебе иначе. Я имею в виду не содержание, а, условно говоря, градус. Но толковать об этом не для чего, как один персонаж справедливо замечал. Помню тебя за книгой Тургенева и надеюсь, ты простишь мне этот литературный пассаж. Он обусловлен волнением, которое охватывает меня всякий раз, когда появляется возможность поговорить с тобой. Понимаю твое беспокойство относительно того, что так сильно влияет на Андрея. Но предполагаю, его природные качества окажутся сильнее влияний такого рода. Все, что может этому помочь, ты делаешь. Он читает хорошие книги на четырех языках, и это только твоя заслуга. Ум у него наверняка живой и быстрый. Критическое мышление органично для таких умов. Будем надеяться, оно разовьется у Андрея несмотря ни на что».
Хлопнула дверь наверху, послышался стук каблучков. На лестнице показалась соседка с третьего этажа.
– Ксения Андреевна, доброе утро. – Она приветливо улыбнулась. – Хорошо, что вас встретила. Павлик не успел стихотворение про чердак выучить и ужасно переживает. Вы уж не ругайте его, ладно?
Ксения смотрела на нее и не понимала ни слова. Наконец смысл сказанного дошел до нее и она ответила:
– Здравствуйте, Ольга Игоревна. Конечно, не стану.
Павлик был самым маленьким из ее учеников и таким чувствительным, таким трепетным мальчиком, что и без маминой просьбы ей не пришло бы в голову ругать его за невыученное стихотворение.
– Спасибо! – обрадовалась соседка. – Он так любит ваши уроки, бежит как на праздник.
При этом она бросила быстрый внимательный взгляд на листок в руке у Ксении. Возможно, разглядела иностранный текст, однако ничего по этому поводу не сказала, а пошла по лестнице вниз.
Будь Ксения занята чем-либо другим, ей стало бы не по себе от такого внимания. Весь этот год черные машины въезжали во двор если не каждую ночь, то раз в неделю точно, входили в подъезды люди в форме, сопровождаемые дворником, выходили через несколько часов вместе с кем-нибудь из жильцов. Игнорировать соседский интерес к написанному по-английски письму было в такой ситуации опрометчиво. Но сейчас она забыла об Ольге Игоревне прежде, чем развеялся сладкий аромат ее духов.
«Вчера я загляделся на камни, которыми вымощена улица (их рисунок напоминает византийскую мозаику, ты не находишь?), оступился и попал ногой в бэхле. Мальчик, шедший вслед за мной, засмеялся над моей неловкостью, а старик одернул его и сказал: если таким образом оступился приезжий мужчина, он непременно вернется в наш город еще раз. На мой вопрос, что это означает для женщины, последовал ответ: она выйдет замуж за местного жителя. Я подумал, что во время твоей прогулки с Мэри после федервайсера ты вполне могла бы угодить в бэхле и что, будь фольклор достоверным, это стало бы для тебя благом».
Сергей всегда упоминал приметы, по которым Ксения могла догадаться, где он сейчас находится. Иногда она догадывалась не сразу, но ручейки-бэхле, текущие вдоль фрайбургских мостовых, оставляли так же мало сомнений, как упоминание о ее с Мэри хмельной прогулке.
– Ты глупости говоришь, Сережа, – сказала Ксения. – Каким же благом?
Она вздрогнула, услышав свой голос, и подняла глаза от письма. Перед нею стояла Домна, держа в руках перевязаную бечевкой стопку выстиранного постельного белья.
– Не могла до квартиры дойти? – сказала она.
– Не могла. – Ксения виновато улыбнулась. – Полгода письма не было.
– Вот еще десяток шагов и повременила бы. Пойдем. Письмо-то на виду не держи.
Ксения спрятала письмо в ридикюль, поднялась со скамейки и пошла вслед за Домной на свой четвертый этаж.
По логике вещей Сергей был прав. Когда тоска становилась совсем невыносимой, она и сама думала о том же. Конечно, не о фрайбургском замужестве, но о том, что ее жизнь уже невозможно считать даже странной, настолько она бессмысленна и пуста. Да, Андрюша… Но и Андрюша мог бы расти сейчас в Париже, и она не знала бы тех тревог, которые охватывают ее всякий раз, когда она просматривает школьные учебники или слышит его мнение о каком-либо явлении действительности и понимает, что не в силах одолеть эту всеобъемлющую действительность, подчинившую себе его доверчивое детское сознание.
В квартире Домна сразу понесла белье в комнату, а Ксения присела на большой потертый чемодан, стоящий в прихожей под вешалкой, и снова достала письмо из ридикюля.
«Но сразу же ловлю себя на том, что для меня не стало бы благом, если бы я не встретил тебя. Вспоминаю, как на чердаке зачитывал тебе из газет разную ерунду вроде истории о расставании Мистенгетт и Мориса Шевалье, а ты откладывала книгу, смотрела на меня через открытую дверь с таким вниманием, какого я не знал ни до, ни после, и мне вопреки всякой логике казалось, что в жизни есть нечто незыблемое. Мне и теперь так кажется, когда я думаю о тебе, Кэсси. Простишь ли ты эгоизм, из-за которого я не проявил должной настойчивости по отношению к твоей самоотверженности? Я себе его во всяком случае не прощу. В надежде на встречу с тобой. С.».
– Чего плачешь? – Домна вернулась из комнаты в прихожую. В руках она держала простыню. – Пишет же. Не забыл тебя, значит.
– Разве плачу?
Ксения провела по лицу рукой. Ладонь и пальцы стали мокрыми.
– Вон, все письмо слезами закапала, – покачала головой Домна. – Поехал Андрейка?
– Да. К вечеру на месте будет. Если автобус не сломается.
Андрюша ждал поездки в пионерский лагерь с самой зимы. Конечно, не из-за свежего воздуха и даже не из-за купания в Плещеевом озере, а потому что там учили выживать в лесных походах с какими-то нарочно созданными трудностями. Ксению совсем не радовало, что он проведет лето за подобными занятиями. Но она не была уверена, что относится к этому правильным образом. Оставалось успокаивать себя тем, что мужчины многое видят другими глазами, и Сергей, возможно, счел бы эти занятия подходящими для своего десятилетнего сына. Она решила, что
