Песчаная роза - Анна Берсенева
И почувствовала, что ее ведут куда-то в сторону – видимо, к лавочке как раз.
– Извините… – невнятно проговорила Соня. – Спасибо…
– Не за что.
Она слышала его голос, но не видела лица, лишь какое-то светлое пространство. Это было даже красиво. Хотя и пугающе – как в клинической смерти, когда, если верить свидетельствам переживших, и видишь все каким-то странным образом, и вдобавок можешь наблюдать за собой со стороны.
«Кто сказал, что это свидетельства? – тут же подумала Соня. – Всего лишь игры разума».
И по этой мысли поняла, что ее сознание восстановилось.
Она сидела на лавочке рядом с Бахтиным. Он убрал руку с ее плеч.
– Спасибо, – повторила Соня.
– Вы, наверное, на воздухе мало бываете, – сказал он. – У вас и лицо бледное, и даже губы. – И тут же добавил: – Ивините.
– Наверное, – кивнула она. – Мало на воздухе бываю. Но дело не в этом. Наверное.
Речь еще путалась, но сознание сделалось абсолютно ясным. Как будто с него сняли оковы, в которых оно томилось последние месяцы.
– Если вам не хочется говорить, в чем дело, – сказал Бахтин, – то не говорите. Но если хочется сказать, то скажите.
Словно мысли ее прочитал. Она в самом деле не хотела обременять чужого человека тем, что не имеет к нему отношения, и ей в самом деле необходимо было произнести вслух то, что так ясно явилось в безмолвии ее сознания.
– Как-то всё теряет смысл прямо на глазах, – сказала Соня. – Настоящее и, главное, будущее. Ничто не останется прежним, я это чувствую. Но это непонятно. Извините.
– Мне это понятно. Хотя, наверное, по другой причине, чем вам.
Взгляд его был прям и печален. Стыд окатил Соню горячей волной.
– Простите, Роман Николаевич, – сказала она. – У вас такое горе, а я лезу со своими неясностями.
– Вы не лезете. – Он улыбнулся, но взгляд не переменился от улыбки. – Я ведь сам предложил сказать, в чем дело.
– Но я же ничего толком не сказала.
– Разве?
– Мой брат всегда плечами пожимает, если я что-нибудь подобное ему говорю. – Соня улыбнулась тоже. Улыбка вышла виноватая. – Так что я на свой счет не обольщаюсь.
– Напрасно. Как Евгений Андреевич?
– Так же, как вы видели.
– Знакомство с вашим братом – из важнейших событий моей жизни, извините за пафос. При случае передайте ему, что наш разговор я не забуду никогда.
Соня примерно понимала, о чем был тот разговор. Но Бахтин явно держал закрытой дверцу, за которой скрывалось его содержание, и не ей было эту дверцу открывать.
– Сегодня же передам, – кивнула она.
И сразу вспомнила, что собиралась встретить Сережу. Ощущение, что настоящее и будущее теряют ценность, относилось к жизни в целом, но каждая ее минута по-прежнему была наполнена делами, и каждое из этих дел оставалось нужным. Это было странное и болезненное сочетание.
– Вы живете здесь рядом? – спросил Бахтин, одновременно с Соней поднимаясь со скамейки.
– Женя с женой и сыном здесь рядом живут, – ответила она. – А я к ним захожу иногда. Если вам нужна будет наша помощь, сообщите мне, ладно? Давайте я вам позвоню, чтобы появился мой номер.
Он кивнул и продиктовал свой, Соня набрала, послышался звонок у него в кармане, он зафиксировал ее номер, поблагодарил… По его ровному тону было понятно, что обращаться за помощью он не станет.
– Может быть, вас проводить? – спросил Бахтин. – Не сказать, чтобы вы порозовели.
– Ничего, – отказалась она. – Сама не понимаю, что это было. Минутная странность. Выздоравливайте, Роман Николаевич.
Соня пошла к выходу из парка. У поворота аллеи обернулась, помахала Бахтину. Он был хорошо виден издалека – худой, высокий, сутулится и смотрит ей вслед тем же прямым и печальным взглядом. Странно видеть глаза, которых уже не разглядеть. Но ей это не было странно – она знала за собою это свойство. Хотя и не понимала, что оно означает и зачем ей дано.
Глава 20
Ксения давно уже не ежилась, встречая взгляд дворника Степана. И не вслушивалась в очередную бессмысленную фразу, которую он произносил каждый раз, когда они сталкивались во дворе или когда он приходил в квартиру для какого-нибудь мелкого ремонта. В квартире он, впрочем, давно уже не появлялся: Домна сказала, незачем иродову дурню платить, и с тех пор стал приходить для такого рода помощи ее троюродный брат. Он смотрел так же сурово, как она, и так же ограничивался лишь необходимыми фразами. Когда Ксения спросила, почему Домна раньше не звала родственника, та окинула ее как раз таким суровым взглядом и ответила, что брат был далеко, да и теперь не близко. Расспрашивать, что это значит, Ксения не стала.
Но совсем не сталкиваться с дворником не представлялось возможным: он по сто раз на дню обходил дом и двор, наблюдая, нет ли каких неполадок, или сидел у окна дворницкой, провожая взглядом входящих и выходящих, а потом выспрашивал у жильцов, кто это посещал Петровых или Гозманов, родня ихняя или так, неизвестный человек.
Поэтому она не удивилась, войдя во двор и увидев, что Степан выходит ей навстречу из дворницкой.
– Проводили, Ксандревна? – поинтересовался он.
– Да, – кивнула Ксения, намереваясь идти к своему подъезду.
Степан однако намеревался продолжить общение.
– Правильный парень ваш сынок, – завел он в своей излюбленной повествовательной манере. – Галстучек пионерский всегда наглажен, как положено. Гордость родительская, да.
Положительная сторона этой бессмысленной повествовательности состояла в том, что такие монологи не требовали ответа. Ксения и ссобиралась молча уйти, но Степан достал из кармана конверт и протянул ей.
– Вот. Федорец приказал передать. Заскочил раненько, а вас-то нету. Ну и оставил мне. У меня надежно, да. Получите, Ксандревна. Как положено.
На запечатанном конверте из оберточной бумаги не значилось ни адреса, ни имени. У Ксении сердце взлетело к горлу и забилось так, что перехватило дыхание.
– Благодарю. – Она взяла конверт и на всякий случай спросила: – Я должна расписаться?
– Это без надобности, – ответил Степан. – Ежели б материальные ценности, Федорец бы лично в руки вам отдал. Не то чтоб мне не доверял, а положено так. Ну а ежели через меня передает, значит, ценностей никаких нету.
Она вошла в подъезд. Ей казалось, что конверт исчезнет прямо из ее рук, растворится в полумраке. Стала подниматься по лестнице, но волнение было таким сильным, что присела на скамейку в нише между вторым и третьим этажами и надорвала коричневую обертку.
Под оберткой был другой конверт, из плотной нездешней бумаги и не запечатанный. Сергей никогда не запечатывал письма
