Птичий отель - Джойс Мэйнард
– И дальше я повела себя совсем уж нелогично, – продолжила рассказывать Диана. – Наверное, из-за шока. Кэрол была мертва, скорее всего и Чарли тоже, а остальные двое вряд ли далеко убегут, – думала я.
Она подошла к проигрывателю, на котором продолжала крутиться пластинка с Нилом Янгом[199].
Диана сняла пластинку и убрала ее в конверт. Затем подняла коробку со своими пластинками и засунула их в сумку-мешок.
Чтобы они влезли, пришлось выбросить все вещи, но она и на это пошла. Можно было бы сказать, что таким образом она хотела сбить полицию и ФБР с толку – ведь и те и другие окажутся тут через считаные минуты. (На улице уже выли сирены.)
Но дело было даже не в полиции. На тот момент Диана даже не думала о том, что до конца жизни не сможет пользоваться своим паспортом или водительским удостоверением. Нет, она просто хотела забрать пластинки – единственное, что осталось от ее прежней жизни.
Кроме пластинок была еще и я, оставленная Дианой во Флашинге с ее матерью, с которой она никогда не ладила.
Никто не заметил Диану, когда она вышла через заднюю дверь, миновав небольшой садик с розовыми кустами, так любовно выращенными матерью Крис. Дом был погублен, остался только этот садик.
С сумкой через плечо она зашагала по улице. В двух кварталах дальше находилось почтовое отделение, где несколькими месяцами позднее будут расклеены фото ее случайных знакомых Джамала и Крис, которые долгие годы будут входить в десятку самых разыскиваемых ФБР преступников. Имя самой Дианы будет отсутствовать по одной лишь простой причине: поскольку в доме были обнаружены ее одежда, паспорт, водительское удостоверение, а рыжий «Фольксваген» так и останется припаркованным на Восточной Восемьдесят четвертой улице, все будут считать ее погибшей.
Тело Кэрол опознали быстро. Что до Чарли, от него ничего не осталось. Он превратился в пыль. Позднее среди развалин на улице будет обнаружен женский мизинец, и все решат, что он принадлежал Диане.
На почте Диана купила коробку и уложила туда свои любимые пластинки. На коробке, рядом с адресом, она напишет мое имя и имя своей матери.
Рассказывая мне всю эту историю, моя мать (Диана? Доон?) таким образом продемонстрировала до удивительного ясный ум и твердую память. Но дело было в том, что она много лет ждала этой встречи и держала все подробности в голове.
– Я хотела представить все так, будто я отослала тебе пластинки до того, как решилась на этот безумный поступок, меня убивший. Попадись более сообразительный детектив, он обязательно обратил бы внимание на штемпель и понял бы, что посылка была отправлена через сорок пять минут после взрыва. Но никто так и не догадался. Все считали меня мертвой, поэтому и не стали разбираться.
Я помню, что было дальше. Как пришла эта посылка. У бабушки не было проигрывателя, и прошли годы, прежде чем я смогла прослушать пластинки – единственное наследство, доставшееся мне от матери. Помню, там был первый альбом Джони Митчелл[200] с ее собственным рисунком на обложке: профиль женщины с разметавшимися волосами, а на заднем плане – заходящее над озером солнце (а может, это был океан), вспархивающие с воды птицы и одинокая лодка. Помню и другие обложки – Джемса Тейлора[201] в простой голубой рубашке, Донована[202], Steeleye Span[203] и, конечно же, все альбомы Джоан Баэс и особенно мамин любимый Volume 2 c балладой «Барбара Аллен».
Я получила от мамы множество альбомов, в том числе Yesterday and Today с оригинальной обложкой, на которой изображен окровавленный пупс. Когда мне было лет пять, Диана показала мне этот альбом и объяснила, что когда-нибудь он будет стоить кучу денег из-за того, как изощрилась звукозаписывающая компания, наклеив поверх оригинальной картинки менее шокирующую. Чтобы свести ее, мама подержала альбом над паром, но по неосторожности не вытащила пластинку, и та покоробилась. Но она не стала ее выбрасывать, сохранила на память.
Очень хорошо помню этот ее рассказ. Когда за несколько лет жизни у тебя набирается горстка воспоминаний, они становятся драгоценными.
Как оказалось, на этом наша общая с ней история не закончилась. И вот, много-много лет спустя мы сидим с ней за столиком у Гарольда, и она признается, что всегда помнила обо мне.
Правда, она ничего не делала, чтобы отыскать меня.
– Сначала я была в полном ужасе, – призналась она. – И еще мне было стыдно. Я прекрасно понимала, что если меня арестуют, то я все равно тебя потеряю. А я не хотела, чтобы ты всю жизнь ездила на свидания к матери-преступнице.
Да, но, по крайней мере, она бы у меня была. И я не считала бы ее погибшей.
– Время шло, и вернуться становилось все сложнее.
Она придумала себе другое имя. Никакой социальной карты, никакой биографии. Чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, приходилось брать работу, не требующую документов. Она убиралась в чужих домах, два года перебивалась с хлеба на воду в штате Орегон, потом занималась сборкой яблок и клубники для одной фермерской семьи.
У этой семьи был сын-инвалид, и моя мать хорошо с ним ладила, потому-то ее и наняли ухаживать за ним. Она прожила в доме этих фермеров около пятнадцати лет, пока сердце Рики – так звали инвалида – не остановилось. Умер он пять лет назад, и моя мать снова оказалась без крыши над головой.
Пару лет назад судьба закинула ее в округ Гумбольдт, на плантацию конопли. Людей там не жалели, и им приходилось работать по шестнадцать-восемнадцать часов, горбясь над столом и перебирая стебли с листьями и отделяя их от семян. Но по меркам моей матери, никогда не работавшей «в белую», деньги платили очень даже неплохие.
– Нас везли туда с мешками на головах, чтобы мы не запомнили дорогу и никому не разболтали, – объясняла мне Диана. – Погрузили как скот и тронулись в путь. Таких людей зовут триммерами. Жили мы в металлических сборных модулях «хижины Квонсет»[204], внутри дышать нечем, и мы набились туда как сельди в бочку.
В основном триммерами работала молодежь, но были и возрастные вроде нее, которые старались держаться вместе.
– Когда по много часов перебираешь листья конопли, начинаешь ловить легкий кайф, – рассказывала мне Диана. – Не так, как при курении, но все же. Словно ты не тут, а где-то там. Впрочем, это мое обычное состояние.
Находясь в бегах все эти долгие
