Поклажа для Инера - Агагельды Алланазаров
Младшие дочери закончили медицинский институт в Ашхабаде, там и нашли свое счастье. Старшую еще раньше выдали замуж в аул, где вырос Сапар, в семью его старого друга. Торе после службы в армии остался в Ленинграде учиться. Закончив учебу, обзавелся семьей. Жалко, мать не дождалась этого часа: Торе женился через два года после ее смерти. Свадьбу справили, как положено, в родительском доме. Но не прошло и месяца, как Торе с молодой женой засобирался в Ашхабад: их туда “распределили». Сапар остался один.
Старшая Говхер, уговорила отца переехать к ней, в его родной аул: и ему веселей, и ей не разрываться на два дома. А хочет жить один, можно пристройку сделать с отдельным входом… Но Сапар Караяглы был старый человек… Ему нужны были старые, привычные стены…
Когда-то с легкостью оставил он дом, в котором вырос, и переехал, сюда, в райцентр. Работал на МТС сначала помощником тракториста, потом трактористом. Вернулся с войны – стал директором. Обзавелся семьей, хозяйством. Выросли дети и разлетелись, как птенцы перепелки. А Сапар никуда не поедет. Здесь его дом. Все бросить и начать заново он уже не мог и не хотел. Да и без конторы своей, родной “Сельхозтехники», не представлял Сапар себе жизни. Сюда он пришел мальчиком, здесь получил специальность, пошел в гору и, наконец, стал директором. Почти двадцать лет директорствовал Сапар. Времена менялись, менялось название организации, приходили и уходили люди, директор оставался. В положеный срок проводили Сапара на пенсию, только не сиделось ему дома, все ходил вокруг своей конторы. В конце концов оформился сторожем. “Не хочу оставлять место, где нашел достаток и уважение», – говорил он соседям. Сапар рассчитывал проработать еще не один год. А тут вдруг старый осколок, сидевший в нем без малого тридцать лет, напомнил о себе. Видно, почувствовал “фашист», что сдавать стал Сапар, – зашевелился. Боль злая, жгучая просверлила ему бок и разлилась беспомощностью по всему телу.
…Перед глазами встал Кенигсберг. Перевернутые машины, дымящиеся танки с вывалившимися внутренностями, распухшие трупы на улицах…
Понял Сапар, что “фашист», затаившись, ждал своего часа и вот, кажется, дождался: не по силам старику теперь такое…
Врачи сказали, что нужно делать операцию. Сапар недоумевал: тогда, в сорок пятом, его не стали оперировать – слишком опасно было трогать этот осколок. Тогда было опасно, хотя Сапар был молодой и сильный, а теперь?
Он давно уже притерпелся к осколку. Прожил с ним, и неплохо прожил, большую часть своей жизни. Зачем же сейчас, на старости лет, идти на операцию? Нет, не хотел Сапар, чтобы его резали. Если уж пришла пора умирать, то умереть можно и с осколком, зачем лишние мучения?
Так думал он про себя, а с врачами шутил: “Вы не поверите, но я с этим железом так сжился, что мне его будет не хватать. Лучше уж оставьте все, как есть». Сапару объясняли, почему необходимо делать, операцию, но он не вникал в подробности. Ясно было одно: организм его износился, а тут уж никакая операция не поможет.
Рана ныла теперь постоянно, но та острая, пронизывающая боль не повторялась, и Сапар надеялся, что поболит еще немного и пройдет. Так, глядишь, и протянет остаток дней своих без операции.
* * *
Доктор сдержал слово и перевел Сапара в другую палату. Хлопоты по переезду на новое место, знакомство с новыми соседями взбудоражило Сапара, и он долго не мог уснуть, ворочался, и только на рассвете задремал… Снился Сапару его первый бой под Смоленском, грохот и дым, потом долгая, бесконечная тишина, и боль, и жажда, и вдруг тихий, нежный звон колокольчиков.
Война часто снилась Сапару, особенно, когда болели раны. Сны эти всегда бывали тяжелыми, Сапар просыпался в холодном поту. А тут он открыл глаза, полный какой-то непонятной светлой радости… Но что это? Сапар давно не спит, а колокольчик звенит по-прежнему. Звенит точь-в-точь, как тогда под Смоленском…
…Сапар лежал в луже собственной крови, то и дело впадая в забытье. Мучительно хотелось пить. Временами принимался сеять тихий, мелкий дождик. Он не утолял жажды, но немного смягчал пересохшие губы… Сколько времени он пролежал так – Сапар не знал. Когда он услышал звон колокольчика, то сначала не поверил своим ушам: решил, что бредит. Но тут он увидел ясно, совсем близко от себя пятнистую козу с колокольчиком на шее и рядом с ней козленка… Сапар собрал последние силы и закричал… Жгучая боль лишила его сознания…
Очнулся Сапар и телеге, которая везла его в госпиталь. Медсестра рассказала, что нашла его в лесу старушка, пасшая козу…
Так вот откуда эта радость, переполнявшая душу! Звук колокольчика означал для Сапара одно: “Спасен, буду жить!». Он почувствовал себя так, как будто вскочил на коня… И смешно, и стыдно ему было от мысли, что вчера еще готовился к скорому расставанию с миром… И понял Сапар, что увидит еще высокое небо над песками и надышится запахами трав, и снимет замок с двери своего дома…
Колокольчик звенел теперь в его душе постоянно. И тогда, когда лежал Сапар на операционном столе…
Дзинь…
Дзинь…
Дзинь…
Перевод В.Груздевой.
ЗАКОН ПУСТЫНИ
Крепко потрепанный, наполовину поредевший, эскадрон возвращался из Центральных Каракумов. Последний бой был самым жестоким. Дошло до рукопашной. В конце концов, скрываясь от сабель наших бойцов, басмачи бежали-таки в пески, но уж очень дорогой ценой досталась эта победа, – погибло человек тридцать красноармейцев.
Сразу же по возвращении на базу командир эскадрона приказал арестовать Семена Платонова, но допрашивать не стал – слишком устал сам, да и арестованный буквально валился с ног. Платонова отвели в темную, крохотную каморку рядом с конюшней и, захлопнув дверь, нацепили на нее огромный ржавый замок.
Командир поступил так после того, как несколько бойцов доложили ему одно и то же: в Каракумах, после боя Платонов собственноручно похоронил одного из погибших басмачей.
– Причем, товарищ командир, он плакал, – сказал один из красноармейцев.
– Плакал? Платонов? – не поверил тот.
– Я видел слезы на его щеках.
Семен Платонов сопротивления не оказал, ни
