Повелитель - Светлана Хромова
– Ориентируюсь по вашим часам, – не растерялась Надя.
В ответ мастер издал неопределенный звук и пропустил ее в аудиторию.
На свое обсуждение Ильин всю неделю активно приглашал друзей и знакомых – свободных мест не было. Во время выступления Вадим был на удивление немногословен и сразу перешел к чтению стихов. Только это выдавало его волнение. На самом деле, несмотря на внешнюю браваду, Ильин глубоко переживал все свои обсуждения, как и все, чутко прислушиваясь к каждому слову своих однокурсников.
Первым оппонентом выступала Надя. Оппонентами на творческих семинарах назывались студенты, подробно разбирающие, иногда письменно, обсуждаемую поэтическую подборку. Обычно назначались два человека, но могло быть и больше. Надя говорила о емкой силе стихотворений, первозданности образов, настоящих, собственных находках – она действительно любила стихи своего однокурсника. В них, как и в жизни, Вадим часто отказывался соблюдать правила, установленные силлабо-тоникой или законами белого стиха. Словно безумный архитектор, отчаянно соединяющий в своем творении все известные ему стили, поэт смешивал слова, строки, рифмы так, как ему хотелось, и на обсуждениях Ильину доставалось именно за это. Часто Вадим искусно балансировал на грани чуда и пошлости, возможно, именно поэтому ему удавались совершенно невероятные тропы, например, лысеющий троллейбус, нательный горизонт, ухмыляющиеся лица электричек, босоногое поле и другие. Но главное, у него рождались подлинные, живые, искренние строки.
Хорошо созревает рябина,
значит нужен рябинострел,
чтобы щелкала резко резина
и снарядик нестрашный летел.
Здесь удобное мироустройство:
вот – свои, а напротив – враги;
место подвигу есть и геройству,
заряжай и глаза береги.
Через двор по несохнущим лужам,
перебежками за магазин —
я теперь не совсем безоружен,
я могу и один на один.
Дружным залпом в атаке последней
понарошку убили меня,
и все тянется морок посмертный
до сих пор с того самого дня.
Обычно Надя легко и довольно бескомпромиссно говорила о стихах своих сокурсников, но ей было непросто критиковать произведения близких друзей, особенно, если приходилось рецензировать откровенно неудачные тексты. Разумеется, годы обучения дали новый опыт: творческий семинар, в том числе и его критика – это стальная закалка на всю жизнь. Однако не каждый сумел ее обрести. Некоторые покидали институт после первого разгромного обсуждения. Прошедшие же испытание начинали ценить критику, и хотя любому человеку приятнее, когда его хвалят, нежели указывают на недочеты, молодые творцы начинали понимать и находить важное даже в разгромных рецензиях.
С этой подборкой Вадима Наде повезло – в основном в ней шли хорошие, цельные стихотворения, за исключением одного. И именно оно формально соответствовало требованиям, часто предъявляемым к Ильину в плане формы. «Слишком ровное, обыкновенное, не хватает изюминки, и что самое страшное – в этом стихотворении я не узнала автора, напротив, у меня появилось смутное ощущение, нечто подобное я уже где-то читала», – вот что сказала Надя о стихотворении, начинающемся бодрым пятистопным ямбом: «Я жил в ночи и выходил я в поле…»
С ней согласилась Марина, выступавшая вторым оппонентом. Хотя в целом она тоже подборку хвалила. Подруга начала свое выступление со слов: «На семинаре часто происходит прорастание участников друг в друга, авторы невольно начинают копировать стиль собратьев по перу. Нужно сказать, с творчеством Вадима Ильина этого не случалось никогда…» Дальше она перешла к обсуждению поэтической вселенной, созданной автором на этих десяти листах: «Здесь, в этих строчках одиночество одного человека становится одиночеством другого, лирический герой близкий, но чужой. Возникает непреодолимая пропасть между людьми, непреодолимая только потому, что они разные, потому, что даже будучи общим, одиночество не перестает быть одиночеством, а оно лишено возможности объединить кого-либо. Лирический герой выливает в окно “пьяные сны, пахнущие страхом и отчаяньем”, но я не чувствую отчаянья, исходящего от него самого, он обладает силой осознать и принять “снаряды жизни, лечащие жизнь, на каждом бесконечном этаже”, этим лирический герой отчасти становится лекарем этого мира…»
Марина не любила говорить о технической стороне стихотворений, ей нравилось рассуждать о произведениях и их героях как о живых событиях и людях, она умела с первого взгляда отличить «живое» – написанное сердцем стихотворение от «мертвого» – созданное умом. Больше всего ей понравилось стихотворение, стоящее последним в этой подборке.
зима наступает долгая, словно смерть —
вот-вот закует нас в хладны свои оковы;
нужно заклеить окна и облачиться в шерсть —
на полках скопилось много всего такого.
а за окном, посмотри, – вдохновенен, сед,
хулимый старухами, воронами, псами
по первому снегу шагает алкаш-сосед
в тапках на босу ногу и трениках с тормозами.
автор этой картины вправе тягаться с Басё:
внешняя простота и лаконичность линий
таят в себе бездну мудрости, но это еще не все —
и цвет этих треников такой беззащитно-синий.
В целом о стихах Вадима на этом обсуждении говорили больше хорошего, чем находили какие-то недостатки. И только Толя Барсуков разнес подборку в пух и прах. Вообще Толик учился на семинаре прозы, и на Надин семинар ходил из-за нее. Барсуков безответно влюбился с первого курса и старался всеми правдами и неправдами как можно больше времени проводить рядом. Он часто просил у Нади совета, показывал свои рассказы или предлагал оценить сюжеты своего будущего, разумеется, великого романа, задуманного им на том же первом курсе, но к которому Барсуков так и не приступил. «Вот смотри, как тебе сюжетец? – говорил он обычно. – Страна, желающая поработить мир, выпускает вирус, который убивает население других стран – всех, кто старше десяти лет. А у них самих противоядие на случай, если произойдет утечка. Во всем остальном мире в живых остаются лишь дети, которых страна-агрессор воспитывает под себя, как низшую расу. Но не все дети забыли прошлую жизнь. Они растут, скрываясь и готовя сопротивление. И потом освобождают мир, убив правительство. А в стране, запустившей вирус, тоже не все согласны, и есть свое сопротивление из взрослых…»
«Ага, “Белая роза”, Третий рейх, было уже», – отвечала Надя. «Не нравится? Если так рассуждать, то уже все до нас написано, – обижался Барсуков. – А тогда смотри, вот другой: новый неизвестный вирус. Большая смертность. Кто-то переболевает, кто-то нет. И переболевшим нельзя общаться с теми, кто не – они заразные навсегда. И мир делится на две части.
