Странствие по таборам и монастырям - Павел Викторович Пепперштейн
Он уехал, но его московская квартира осталась. Она по-прежнему принадлежит уехавшему писателю, все предметы (детально описанные в двух романах Штагензальца) пребывают на своих местах. Дом «Россия» менялся в соответствии с трансформациями всей страны, но если правда, что этот дом есть отражение России, то это означает, что в этой стране, где-то в ее подкрышных пространствах, сохраняется еще одно неизменное место. Квартира необычная, двухэтажная, что для советской Москвы было абсолютным исключением из правил. Все потому, что предшествовавший Штагензальцу квартирант (некий Давид Коган) проделал самостоятельно лаз на крышу, а потом построил на этой крыше нечто вроде домика Карлсона – этот домик и составлял верхний этаж квартиры. В этом домике Штагензальц оборудовал себе писательский кабинет. Там он и написал свои два романа – сухонький лопоухий отшельник в нищей одежде, съедающий ежедневно лишь одно крутое яйцо с черным хлебом. Черный чай заменял ему алкоголь. Черная пишущая машинка заменяла ему любовниц. Должно быть, он наслаждался здесь в одиночестве, зависнув над Москвой, на вершинах помпезного дома «Россия», словно бы паря над всей страной в летающей самодельной хижине, пропитанной чем-то вроде хрупкого дачного уюта.
Как уже было сказано, с отъездом хозяина здесь ничего не изменилось. Все предметы остались на своих местах: квартира вроде бы плавно и сама собой превращалась в музей Штагензальца. Нынче там действительно музей Штагензальца – вы можете посетить его в любой день недели, кроме понедельника. Но в девяностые годы эта квартира могла показаться музеем лишь на первый взгляд. Предметный мир квартиры после отъезда писателя не изменился, но зато в ней стала процветать совсем другая жизнь – такая жизнь, какой раньше эта квартира не видала и даже вообразить не могла. Да что там квартира! Даже сам Штагензальц, наделенный холодным, но чрезвычайно богатым воображением, не смог бы вообразить в самых отчаянных фантазиях, что происходит в покинутых им комнатах, которые так долго давали приют лишь его одинокому телу и его одинокому тексту.
После отъезда Анатолия Оттовича в Америку объявились у него в Москве кое-какие родственники. Так вышло, что один молодой родственник (племянник? внучатый племянник?) вступил с Анатолием Оттовичем в переписку, и результатом этой переписки сделалось заселение молодого человека в описываемую квартиру в доме «Россия». Анатолий Оттович полагал, что молодой человек станет присматривать за квартирой в качестве как бы первого и эскизного смотрителя дома-музея. Молодой человек не разочаровал и не подвел – действительно присматривал, и все сохранилось в бережности. Но речь сейчас не о том, как сохранен был дом-музей Штагензальца, а о самом молодом человеке, что прожил здесь без малого десять лет (девяностые годы двадцатого века).
Это был непростой молодой человек. Очень непростой. По профессии – врач. Отличный гинеколог, великолепный. Но и помимо своих врачебных талантов яркостью личности и объемом души этот новый квартирант, пожалуй, превосходил прославленного Штагензальца. Звали его…
А впрочем, прежде чем рассказать о нем, стоит сказать несколько слов еще об одном человеке, чье имя уже проскользнуло разок в этой главе. Без этого человека не было бы квартиры под крышей, а значит, не было бы и Цыганского Царя – такого, каким мы застаем его в данном повествовании. Уж больно сильно повлияла квартира под крышей на всех, кто в ней тусовался.
Штагензальц прославил эту квартиру на весь мир, он увековечил все ее предметы и освещения в своих романах, а затем его воля к неизменности помогла законсервировать квартиру и обратить ее в музей. По сути, он обессмертил чужое творение – квартира досталась ему готовой, вкупе со всеми своими вещами, и Штагензальц за четверть века своего проживания здесь ничего не изменил. Он тоже жил в ней как смотритель музея, так же как впоследствии его внучатый (или сумчатый) племянник. Если разобраться, квартира уже была музеем, когда Штагензальц поселился в ней, и он оказался в этом музее благодаря стечению обстоятельств почти чудесного свойства.
В те времена квартира не была музеем Штагензальца. Тогда это был иной музей. Музей вещей, найденных на помойках. И создал этот музей Давид Коган – человек с внешностью и повадками бомжа, старик, о котором все знали, что он ошивается возле свалок.
Давид Коган действительно рылся в мусоре, к тому же он постоянно бывал пьян – запах водки и хлама составлял неизменное облако, которое носил с собой этот крошечный старик – почти гном. Впрочем, как и все гномы, этот старик представлял собой существо магическое. Встреться ему кто-то с особенно чувствительным обонянием, этот нюхач унюхал бы сквозь смрады грязи и водки также другие запахи – скипидара, лака и дерева. Коган искал в помойках не объедки – он был богат (хотя казалось, что питался лишь водой и водкой). Он искал вещи – и находил. Прекрасные вещи. Старинные вещи. Ценные вещи. В те годы все что угодно можно было найти на помойках.
Если вещи оказывались попорчены, Коган реставрировал их – в этом деле был мастером. Он находил на помойках зеркала, бронзовые лампы и статуэтки. Нашел даже мраморный бюст эпохи рококо, изображающий прекрасную даму в узкой карнавальной маске. Но более всего он любил деревянные объекты: шкафы, кресла, секретеры, кушетки на изогнутых ножках, сундуки, громоздкие письменные столы, напоминающие своей архитектурой парламенты, резные ширмы, напольные часы, глухо стучащие в вертикальных гробах, как сердца погребенных заживо.
Все эти объекты он доводил до идеального состояния, шлифовал, заново покрывал деликатным лаком, если дело того требовало. Бо́льшую часть своих
