Пророки - Роберт Джонс-младший
Обычно в такое время они еще не спали. Но если уже улеглись, Адам не станет их будить. Сегодня воскресенье, а у черномазых, кроме него, больше ничего и нет. Тогда он сам отведет лошадей в стойла и снимет поводья.
Вдруг Адам услышал какие-то звуки. Ага, они не спят. Отлично. Интересно, захотят ли они послушать, как Пол сказал ему «нас», пускай и в пьяном угаре? Поймут ли, если расскажет им о линии? Если уж кто и в силах его понять, так это они. Их ведь и самих делит надвое такая же полоса
Чем ближе Адам подходил к хлеву, тем громче становились доносившиеся оттуда звуки. И вскоре стало понятно, что двое людей так сильно шуметь не могут.
Самуэль
«Я обнимал тебя ночами, ведь ты единственный знал, что я не деревяшка».
Они молча, не двигаясь, стояли в темноте. Говорили очень тихо, не заглушая привычных ночных звуков. Сегодня к ним приходил Пол — и выставил себя полным идиотом. Но его приход ясно дал понять, что время пришло. К тому же в доме ждал Тимоти. И в любой момент мог нагрянуть в хлев, если Самуэль не явится к нему, не разыграет спектакль, а после не уберется побыстрее, чтобы сохранить его тайну лучше, чем свою.
Самуэль не станет с ним спорить. Не станет умолять. «Просто сделай это. Сейчас же. И беги. Как сказала Мэгги».
Самуэль с Исайей не сводили друг с друга глаз, но ни один из них не трогался с места.
— Дак ведь если ты уйдешь… — в отчаянии заговорил Исайя.
— Знаю, — вздохнул Самуэль.
— Нам точно несдобровать…
— Нам в любом случае несдобровать.
Чуть раньше, когда свиньи уже получили свои помои, а куры все еще ждали корма, они начертили на земле карту: берег, реку, деревья. Что находится дальше, они не знали. Оба внимательно изучили рисунок, а потом Самуэль стер его босой ступней. В промежутке между двумя обходами (обязательно дождись сигнала, даже тубабы придерживаются определенного ритма) выпустить скотину и бежать к реке. С едой будут проблемы. От воды ее никак не защитишь. Так что в диких местах придется самим добывать пропитание, пока, пройдя сквозь скрежещущие зубы Теннесси, клацающие челюсти Кентукки и слабые руки Иллинойса, они не доберутся до Севера, до края свободы. Сколько бы Пол и ему подобные ни пытались приписать свои грехи другим, болтая о людоедах, якобы обожающих питаться черной плотью, в народе поговаривали, что чокто дают приют беглецам.
Исайя медленно подошел к Самуэлю и обнял его за талию. Прижался. Самуэль обхватил его рукой за шею. Долго они стояли вот так, соприкоснувшись лбами и тяжело дыша. Один закашлялся. Другой подавился воздухом. Один всхлипнул, другой сдержался. Наконец Исайя взял Самуэля за подбородок и заглянул ему в глаза. Они поцеловались — не нежно, не грубо, просто крепко. И что-то друг другу этим поцелуем сказали.
Слегка отпрянув, Самуэль вытер Исайе лицо. Тот наклонился, нашарил в темноте светильник, отошел к стене, на которой висели инструменты, взял кремень и зажег фитиль. А затем передал лампу Самуэлю.
— На том берегу, — сказал он.
— Ты, главное, не останавливайся. Знай плыви, даже если в воде меня не увидишь. Стало быть, встретимся на другой стороне, в лесу. На дерево заберемся, если будет нужно, — сказал Самуэль. — А уж если я тебя не догоню…
— Может, как-то иначе?..
— Нужно что-то острое, — продолжал гнуть свою линию Самуэль.
— У меня есть ум, — вздохнул Исайя.
— И чем он тебе подсобит против ружей?
— Будто топор лучше.
И Самуэль тут же почувствовал, как, словно любовник, топор прижимался к его спине, услужливый или смертельно опасный в зависимости от того, как решит владелец. Самуэль успел спрятать его под рубашку, когда Исайя за чем-то выходил, но тот все равно догадался. Слишком хорошо его знал. Именно за это Самуэль и любил Исайю: за то, что он знал, прикасался, видел. Надо же, они такие разные, но отчего-то это не мешает. Как будто так оно и должно быть.
«Что ж, хорошо. Не бери ничего. Совсем ничего, даже воспоминаний. Слишком тяжелая ноша, вам с ней не справиться. Так оно и всегда было».
Исайя замер и посмотрел на Самуэля, слегка откинув голову.
— Неужто даже сейчас будешь беситься?
— А чем сейчас плохо? — отозвался Самуэль.
Он отвернулся от Исайи и выглянул из хлева наружу. Его и правда бесило, как хороша порой бывала плантация: сама вся густо-зеленая, и то тут, то там, без всякой системы, рассыпано красное, желтое, даже лиловое. А в небе над ней летают птицы — то просто парят, то мечутся, пронзая солнечные лучи и выписывая круги и дуги. А бывает, рассядутся по верхушкам деревьев и поют песни, которых никому не пристало слышать. Как смеет природа расцветать вновь и вновь, словно его горести ничего не значат? Словно пролитая кровь и мертвые тела для нее не более чем удобрения для оскудевшей от посевов почвы? Словно все они для нее лишь навоз? Что ж, цветом они и правда схожи.
И дождь льется, несмотря ни на что. И капли его, падая на лицо, смешиваются со слезами, смывают их, но боль никуда не уходит. Наоборот, дождь будто нарочно является, чтобы удостовериться, что боль не исчезла. Придется вселенной заплатить за свое безразличие. Вселенной или кому другому.
В голове неприятно скреблась мысль, что, послушайся они Амоса, и прожили бы в мире и покое чуть дольше. Может, и нет, конечно, ведь с тубабами никогда не знаешь наверняка. Они столько церемоний разводят, заключая договора, а значат все эти бумажки только одно: «Будь осторожен!» Амос и правда слишком уж легко их предал. А все же, может, не стоило Исайе так артачиться и его к тому же склонять? Что плохого случилось бы, если бы он разок сделал Пуа приятно? Уж Исайя должен был это понимать, он ведь и сам был с Эсси. Интересно, почему он никогда об этом не рассказывал? Трещал без конца, вопросы задавал, а о том, что между ними с Эсси произошло, ни разу и словом не обмолвился.
«Что, если мы ничем не лучше других? — думал Самуэль. — Да, вместе мы с ним словно лунный свет и вода, но разве это означает, что нам не может грозить опасность? И всех, кто к нам приближается, мы
