Повесть о днях моей жизни - Иван Егорович Вольнов
-- Теперь никогда не поеду торговать туда, а то и мне достанется.
-- Там уж тебя ждут! -- смеялись над ним.
В Пилатовке по поводу событий говорили:
-- "Они" смикитили, что из середки уезда начинать -- никто не делат. Приехал набольший, собрал их у нас в Роговике...
-- Кого?
-- Дыть стюдентов, кого же!.. Ваньтя тоже был, шахтеришко. Собрал в Роговике на сход... Ну, как?.. Как прикажете!.. Давайте перебросимся на вьюжный край, а оттелева -- холстом... А ты, Ваньть, тут буторажь!.. "Они"-- хитрые, жабы!..
Сладкодеревенцы, горлопяты, бахвалились:
-- Скоро нас соборовать начнут, дай вот только губернатор приедет, он нам привьет воспу!..
Шахтер самолично созвал группу, предлагая "подтереть слюни и -- за дело"... Того же мнения были Штундист, Богач, маньчжурец и Рылов, а Лопатин, я, Максим Колоухий и другие растерялись: может быть, еще не время?..
Первый раз наше собрание носило бурный характер; все переругались, как враги, а разошлись ни с чем.
На следующий день написали в город письмо, а пока решили разбросать "литературу".
-- Сигнал! -- кричали осташковцы, бегая с листками по деревне.
Но пришла другая весть: у князя казаки. Наиболее жидкие под разными предлогами разбежались, куда глаза глядят. Остальные даже днем держали двери на запирке.
Вызванный из города товарищ приехал ночью. Как и барышня, не зная расположения деревни, он долго плутал, отыскивая избу Галкина. Счастливый случай помог ему постучаться к дяде Саше Астатую. Тот, трясущийся, привел его ко мне.
Товарищ Лыко, -- он нам лыки продавал на вокзале, -- собрав компанию, сказал:
-- Делать ничего не надо, вы попусту спешите... Дожидайтесь от нас знака. Зачем сейчас губить себя?..
-- А если не сгубим? -- зло выкрикнул шахтер. -- Ты тоже с библией приехал?
Опершись, локтем на стол, покусывая русый ус, Лыко несколько минут внимательно разглядывал Петрушу. Тот, выпятив грудь, стоял посередь избы, не опуская глаз. Горожанин улыбнулся.
-- Ничего не боитесь?
-- Нет! -- Петя даже надул щеки. -- Еще не родился, кто меня напугает!
-- Ого!..
-- А все-таки начинать не надо, -- твердо сказал Лыко.
-- Мы с вами, Нилушко, в один голос, -- расцвел Лопатин, -- только разве с ими сговоришь!..
Хрустя пальцами, шахтер с презрением следил за ним.
Лыко привез с собою снадобьев, научил печатать на гектографе.
Уезжая, Лыко набросал несколько черновиков, но мы после его отъезда переделали черновики по-своему, более понятно, выбросив все "литературы" и "гектографы", мужицкому уху чужие.
Много спорили о том, как подписаться. Прохор, первый затирала в сварах, настаивал на том, чтобы подписались: "Беспощадный Осташковский Комитет из мужиков".
-- Ты, служба, в уме или выжил? -- урезонивал его Илья Микитич. -- Чего ты городишь? Разве можно на себя идти с доносом?
-- Так подпишитесь, что, мол, кому надо, узнает, кто составляет бумаги, -- вяло отозвался из кутника Максим Колоухий. -- Что, мол, мы бы свои фамилии проставили, но почему -- опасно: могут забрать...
Большинством голосов решено было подписаться: "студенты".
Работа кипела. Каждую ночь дороги и улицы пестрели синими листками. Становой переехал на житье в Осташкове; в домах -- то там, то здесь -- производились обыски. Тщетно искали главарей: ни один ничего не знал или как бык глядел в землю.
Расширялась и внутренняя работа: главный кружок пополнился, и от него пошли отростки, товарищества и братства.
-- Вчера сметану воровали из чужих погребов, а нынче урядник нехорош, -- гнусавили старики.
XV
В субботу на масленой зять с Мотей пришли к нам в гости. После обеда я запряг лошадь и, усадив сестру с Ильюшей в сани, повез их кататься в соседнюю деревню, где был базар.
С разноцветными лентами на дугах, в светло вычищенной упряжи по улице разъезжали "молодые". Женщины, одетые по-праздничному, пели песни, вдоль дороги, по обеим ее сторонам, шеренгою стояли любопытные, глядя на катающихся, делились замечаниями о лошадях, сбруе. Под ногами, как котята, с счастливыми рожицами, шмыгали ребятишки; длинные карманы их сибирок набиты сластями. В крепких зубах трещат орехи, семечки, у трактира задорно пиликает ливенка, пляшут, присвистывая. Заезжий шарманщик с полудохлой морской свинкой гадает девкам на "билетиках".
Сделав пять-шесть кругов, мы заехали в трактир погреться и выпить чаю.
-- Хорошо, Ильюша, на базаре?
-- Да.
Ему -- четвертый год. В новом полушубочке и белых валенках, в круглой барашковой шапке, из-под которой выбиваются колечки светлых волос, чистенький, с розовым румянцем на щеках, он широкими глазами рассматривает трактирную обстановку, поминутно дергая мать за рукав:
-- Мама, это кто? А вон этот -- с бородой?
-- Мама, а самовара у них нету? У нас дома есть... Да, мама?
Мотя смеется.
К столу подошел Федька Почтик, мой приятель, и Калиныч; оба -- новые члены главной организации.
Федька рассказал, что вчера захаровская баба, стиравшая на казаков белье, была опозорена ими и полумертвою брошена в овраге. Подняли ехавшие на базар торгаши. Сейчас еле жива.
-- Кабы чего нынче не было,-- шепчет Федька на ухо,-- ребята рвут и мечут... Увези сестру с ребенком... кто знает!..
Допив чай, мы с сестрой поехали домой.
-- Ваня, почему вы секретничаете от меня? -- спросила Мотя дорогою.-- Неужто вы, глупые, думаете, что я пойду на вас с ябедой?
Я придержал лошадь.
-- Секретничаем, Мотя, потому, что надо секретничать. Ты -- женщина...
-- Стюня -- тоже девушка.
-- У тебя ребенок, хозяйство... Для только любопытства об этом не говорят.
-- А ну-ка, я не из любопытства?
-- Тоже не следует мешаться: ты -- женщина, у тебя ребенок, хозяйство...
-- Перестань об этом! -- досадливо воскликнула она: -- Ребенок, хозяйство... Почему не следует мешаться?
-- Так, вообще...
-- Напрасно, брат!.. -- Мотя нахмурилась, прикрыв глаза длинными ресницами.
Минут двадцать ехали, не говоря ни слова.
-- Знаешь, что? -- встрепенулась сестра.-- Ты все-таки дай мне книжек-то... Ладно?.. В жизни что-то новое, а я не смыслю... Почему только вы, мужики, должны знать?.. Хотите себе лучшего,
