Повесть о днях моей жизни - Иван Егорович Вольнов
Начнут рассуждать: отчего, почему?..
Трофим Бычок, мужик с похабным прозвищем, прочитавший несколько раз библию, пустил было слух, что в городе Вязьме, -- а какой это губернии, он не знал, -- родился от блудливой девки Макриды антихрист, который "почал орудовать". Но оттого, что он не мог сказать, какой Вязьма губернии, ему не поверили и к похабному прозвищу приклепали новое: "Блудливая ведомость".
Когда волнение улеглось и становой уехал, мы повторили посев.
-- Ого! -- говорили на следующий день. -- "Они", змеи, настойчивы! Чево-ка нынче накакрячили?..
-- В Захаровке-то тоже! -- кричал, стоя средь улицы, дядя Левон Кила-с-горшок, бывший сотский. -- Сейчас зять у меня был: словно, бат, их черт ломает -- по всей улице метелью!.. Народ-то, бат, аж диву дался!.. Бросили работы!..
-- Ведь не в одной Захаровне, -- отвечал ему с гумна Прокоп Ленивцев, -- по всей округе прет!
-- Что, робятушки, ангили с небушка сеять золотом на наши деревянные головы!.. -- кричал во все горло Прохор, выползши на середину дороги, -- Что за слова, убей меня бог, ентаревые!.. И ни на макову росинку хвалыни!.. Читайте, православные, набирайтесь ума-разума!..
В полдень его вызвал урядник: он теперь уже уразумел, что за листки летают по Осташкову.
-- Ты это чего надумал, хромой дьявол?
-- Про что вы рассуждаете, Данил Акимыч?
-- Говорят: ты письма разбрасываешь!
Прохор, насколько мог, вылупил глаза, притворившись овцой.
-- Данил Акимыч, ягодка, скажите мне, Христа ради, кто это мутит: я пойду ему в бесстыжие бельма наплюю!.. Не таите, сделайте милость!..
-- Не могу сказать, лучше не спрашивай, -- крутил головой урядник: -- "Читай, православные!" Раз заставляешь читать, ты и подбросил... А за это -- Сибирь!..
Тогда Галкин показал на костыли, печально говоря:
-- Я ведь, Данил Акимыч, без ног: мне несподручно...
Урядник поглядел на его ноги, потер лоб, всполошился:
-- Это ты верно!.. Без ног ты не можешь по всей волости!.. Это какая-нибудь стерва другая!..
-- И потом, глядите, Данил Акимыч, -- поддакивал маньчжурец, -- "оно" ведь день ото дня все больше, тут не один, а шайка... -- Спохватившись, куда он прет, до пота испугавшись этого, Галкин повернул оглобли. -- Причем я ведь, Данила Акимыч, не какой-нибудь: я -- Егорьевский, на сражениях участвовал, дважды принимал присягу... Чудаки вы!
-- Ну, скакай домой, что уж там язык ломать, -- махнул рукой урядник. -- Черт бы их побрал, безживотных, мотаются с листками, а ты через них ночи не спи.
-- А вы спите, Данил Акимыч, -- советовал Прохор. -- Из-за плевого дела терпите беспокойство!..
-- Я начальник над вами, как же я буду спать?.. Сознайся, ведь читал "их"?
-- Господи, ну как же не читать? Читал, Данил Акимыч, читал! -- с готовностью ответил Прохор. -- Она у меня и сейчас в кармане, грешная! -- Маньчжурец подал листок уряднику. -- Сгоряча даже хотел на память заучить, ан опосля гляжу: белиберда! И так, извините, обидно стало!.. Эх, думаю, сучьего сына, убил бы я тебя!..
-- Правда, что ли, что студенты-то приехали? -- выпытывал урядник.
Галкин развел руками.
-- А чума их знает! Бабы по деревне вякают, что правда.
В это время дверь с шумом растворилась, в комнату, как полоумная, влетела Прохорова мать.
-- Ваше благородье!.. Кормилец!.. Ангел божий!.. Он не виноват!.. Может, это кто другие!.. Пожалейте мою старость!..
Прохор затрясся, побледнел.
"Выдаст... Пропало дело!"
Но, пересиливая волнение, беззаботно сказал:
-- Чего ты испугалась, деревня? Разве господин урядник не понимает, что я присяжный человек? Пойдем скорей к себе в хату.
-- Ваше благородье!.. Провались я на этом месте -- не он!.. Чтоб мне света белого не видеть!.. -- пуще выла старуха.
-- Э-э, какая ты несговорчивая, -- насильно тащил ее маньчжурец, -- я ж тебе говорю, пойдем скореича!..
На улице, впившись пальцами в ее руку, так, что женщина застонала от боли, он бешено прохрипел:
-- Зар-режу, дьявол старый!.. Только сделай еще раз!..
Старуха зарыдала.
-- Уходи! -- оттолкнул ее солдат. -- Скройся с глаз долой, сердобольная ворона!..
XIV
На пестрой неделе, за три дня до мясного заговенья, в округе произошли великие события, а в Осташкове опять заговорили о студентах.
Перед событиями к нам приезжала стриженая барышня. Чужие люди у нас диво, городские -- два. Барышня оделась в голубое шелковое платье, пальто на меху -- настоящая дворянка. На станции спросила Лопатина, ее послали в Захаровку, а Лопатин в этот день ушел с книжками в Мытищи, приказав жене молчать... Больше часа барышня стояла перед бабой, спрашивая, где Илья Микитич, а та резала корове бураки и молчала, даже не поздоровалась с приезжей. Барышня решила, что баба немая, пошла искать Лопатина по деревне, за ней набрался человек в двадцать пять хвост любопытных, никто не знал, где Илья Микитич. Было холодно, в тонких ботинках барышня промокла, посинела, чуть не плачет, а захаровцы, особенно бабы, пристают к ней с расспросами: по какому случаю ей понадобился Илья Микитич?
-- Ведь он у нас разновер, Ильюшка-то.
-- Поп-от его страсть как не любит, чихотку!
-- Может, тебе позвать Васютку Прокуду, лавопшика: у него всякий товар, какой душа желает...
Барышня спросила меня.
-- Не знаем, -- сказали ей,-- у нас таких нету. Поспрошай в Свирепине.
Человек пятнадцать вызвалось проводить ее: благо недалеко -- три версты. Она отказалась от провожатых, захватив с собой лишь одного мальчугана, уверявшего, что он меня хорошо знает, что я действительно живу в Свирепине. Но остальные тоже пошли провожать: мальчишка-то дуроломный, еще не в ту деревню заведет, не того мужика укажет!.. Барышня сказала, что она меня хорошо знает, не ошибется.
-- Ну, тогда провожать нечего, -- согласились захаровцы и пошли не вместе с нею, а поодаль, шагах в сорока, только чтобы не терять ее из вида. А когда сравнялись с рощей, которую дорога огибала полукругом, двинули напрямки через сугробы, прибежав в Свирепино раньше барышни.
-- А мы уж тут, -- добродушно улыбаясь, встретили они ее у свирепинской околицы. -- Видать, что не привычны ходить
