Повесть о днях моей жизни - Иван Егорович Вольнов

   Попросив Настюшку отвернуться, мы вытащили целый ворох листков и книжек.

   -- Беги за народом! -- завопил Галкин, увидя связки.-- Собирай всех подряд: Колоухого, Лексана Богача, еще собирай Петю-шахтера, Рылова... Бумаги, мол, получены...

   -- А не лучше сначала самим разобрать? -- предложил я.-- Узнаем, что привезли, тогда соберем. Времени хватит.

   -- Лучше,-- сказала Настя.

   Даже старуха вставила слово:

   -- Чего ты, шустрый, сразу! Надо толком... Потише-то будто пригляднее выйдет.

   Подойдя к столу, она стала щупать корявыми пальцами тоненькие книжечки в цветных обложках, открывала их, внимательно разглядывая, крутила седой головой в замызганном повойнике.

   -- Вы, робятушки, не бросайте, которые негодные, отдайте мне стены облепить.

   Мы покатились со смеху.

   Вчетвером -- Лопатин, Прохор, Настя, я -- мы читали без перерыва весь вечер и всю ночь. Галкин, слушая, выл, стучал по лавке костылями, приговаривал:

   -- Все -- истинная правда!.. Все, как в аптеке!..

   Настюня слушала молча, а Лопатин счастливо улыбался, изредка вставляя:

   -- Вот утэти вот слова похожи на Исаю: "Народ мой..." Хороший, видать, составитель, дай ему, господи, здоровья!.. А утэто вот -- будто Амос-пророк писал: "Слушайте, вы!.. Придут и на вас дни!.."

   Старуха сначала тоже прислушивалась, вздыхала, хлипала, потом отошла к печке, прикурнула на шестке и захрапела, разинув рот.

   -- Что ж ты, мать, уснула? -- обидчиво окликнул ее Прохор.

   -- А?.. А?.. Что ты, сынок?..

   -- Уснула, мол, чего? Разве можно от таких слов спать?

   -- Умаялась я за день, миленький... Спину ломит.

   Солдат с досадою махнул рукой.

   -- Прямо до ужасти удивительно! -- с искренним изумлением воскликнул он, указывая на старуху. -- Считается: люди, а? Ну, что тут скажешь?

   Он посидел, помолчал, задумался. Встрепенувшись, опять сердито посмотрел на шесток:

   -- Мать, да встань же, ради создателя, чего ты меня из себя выводишь?.. Ма-ать!.. Слушай!.. Это я не тебе говорю?.. А?.. Ну, крест господний, велю стащить за ноги!.. Ну, крест господний! Мать, да неужто мне с тобой баталиться?..

   -- Ах ты, бож-же милостивый,-- заохала старуха.-- Что ты от меня желаешь?.. Пристал и пристал недуром!.. Ну, что тебе?.. Глядеться в меня?..

   -- Садись к столу слушать писание.

   -- Да оно мне не надобно, твое писание!.. Разве я смыслю?

   -- Сиди смирно, слушай.

   Жмурясь от света, старуха покорно села на лавку. Склонив на руки голову, таращила некоторое время больные, выплаканные глаза и снова уснула сидя.

   Настя увела ее, как маленькую, на лежанку, прикрыла дерюгой, под голову бросила подушку.

   Занималась заря. Пропели третьи петухи. Стала трещать и меркнуть выгоревшая лампа. Посерели, осунулись лица...

XIII

   На второй день было собрание. Внимательно выслушав наше донесение о второй поездке, мужики пожелали посмотреть привезенное добро своими глазами.

   Как и старуха, сперва ощупали книжечки, перелистали, осмотрели обложки и заглавия, подивились красным печатям:

   -- Все в порядке... печати... полная форма!..

   Три дня читали. Малограмотные и которые совсем не умели читать приходили ко мне с Галкиным, другие разбирались сами.

   Шахтер рычал, читая книжки, выгнал всех домашних из избы, побил ни за что мокровыселскую дурочку нищую Наталью Ивановну Рассохину, в мелкие клочки изорвал на себе новую сатиновую рубаху. В тот же вечер повалил у попа ограду, в колодец бросил дохлую собаку.

   Вздумал я прочитать листик отцу. Он внимательно выслушал, в упор поглядел мне в глаза.

   -- Что ж ты молчишь? -- спросил я.-- Скажешь: тут неправда?

   -- Н-не знаю. Есть еще?

   -- Есть.

   -- Прочитай.

   Я прочитал ему еще несколько листков.

   -- Ну, как?

   Отец задумался, нахмурив брови.

   -- Где ты их берешь?

   -- Это тебе все равно! Говори: верно написано?

   -- Глупости,-- сказал он,-- какой-нибудь дурак писал.

   -- Что ты сказал? -- вскричал я.-- Вырази еще раз!

   Отец с удивлением обернулся.

   -- Такой же, мол, дурак, как ты, писал!.. За это можно пострадать, понял, откуда звон?.. Советую, брось... С жиру им, сволочам, нечего делать, вот и строят чертову склыку! -- с бешенством крикнул он, хлопая дверью.

   Поздно вечером, отложив и спрятав то, что нам самим было надобно, мы разбросали прокламации и книжки по деревням. Клали на крыльца, завалинки, просовывали через трещины в сени, прилепляли жеваным хлебом на заборах, воротах, перекрестных столбах, церковной паперти, на дверях волостного правления. Одну Рылов ухитрился приладить уряднику на окно. Утром ждали с нетерпением, что будет.

   Большинство мужиков, прочитав прокламации, сейчас же жгли их, некоторые отнесли в волость, более услужливые -- уряднику, который, никогда не видев прокламаций и не зная вообще об их существовании, принимал листки неохотно.

   -- На кой они мне черт? Мне бы узнать, какой сукин сын у меня окошко выдавил... Я бы ему показал Москву с колоколами!

   К обеду по деревне пошли слухи, что в Осташкове приехали "стюденты" с подметными письмами: будут наводить новые порядки. Первым делом расстригут попа, а на его место поставят своего, потом перепись: у кого сколько скотины, хлеба. Лишнее заберут, а что надо -- оставят на пропитание.

   -- Сообрази-ка: восемь сотен! -- таинственно шептала мне соседка, прибежавшая к нам поделиться новостью. -- Во-семь сотен!.. Этакая махина!..

   -- Неужто, Аксинья, восемь сотен? -- с ужасом спрашивал я.

   -- Восемь со-тен!.. Прям, как стадо ходят, ажио жутко!

   -- Где же они живут?

   -- А я уж и сама не знаю, -- разводила она руками, -- по овинам, поди, в ометах, в старых ригах...

   Слухи о студентах испугали урядника. Захватив листки, он поскакал в город и возвратился оттуда с приставом. В Осташкове начался переполох. По улице забегали простоволосые бабы; завизжали дети, старухи забивались в погреба. Человек двенадцать потащили на допрос. Они отвечали, что "письма" подбрасывают студенты.

   -- Какие студенты?

   -- Бог их знает, трудно углядеть: все до одного оборотни!

   Наш успех был невелик, но мы все-таки были довольны и тем, что люди заговорили. Сойдутся ли, бывало, у колодца, или на крыльце где-нибудь, сторожко оглянутся, спросят о скотине, цене на хлеб, еще о чем-нибудь, потопчутся и таинственно зашепчут:

   -- Читал?

   -- Чего?

   -- А "это"?