Почти 15 лет - Микита Франко
Думая об этом, Слава иногда косился на Макса: тот, отвернувшись, смотрел в окно, но Слава слышал приглушенные всхлипы время от времени. Черт.
Когда он остановил машину возле дома Макса, в нём проснулась еще одна часть, третья – взращённая Крисом. Она проснулась и сказала: «Да, ты был не прав. Ты поступил плохо и неудобно. Можешь извиниться. Но больше ничего делать не нужно, разреши себе таким для него остаться: плохим и неудобным. Разреши себе его расстроить. Не подстраивайся под его обиду».
Жаль, что она проснулась слишком поздно. За полсекунды до этого Слава, пытаясь выкарабкаться из-под невыносимого чувства вины, выпалил:
- Макс, это было не по приколу. Я люблю тебя.
Почти 15 лет. Лев [45]
На бледном лице проступали мелкие капли пота, дыхание было прерывистым, судорожным и частым. Пациент поступил в сознании, но недоступным для диалога: Лев пытался установить зрительный контакт, но парень проваливался в беспамятство и ускользал от его вопросов.
Не теряя времени, он обратился к новенькой медсестре:
- Сопровождающие есть?
- Вроде кто-то был.
- Спросите про хронические заболевания, приём препаратов и алкоголя, аллергии.
Яна выскочила в коридор, Лев остался один на один с Дарьей Викторовной – вторая медсестра-анастезист, с которой за десять лет они прошли весь свой профессиональный путь на пару.
- Ангиокат, - попросил он.
Нужно было восстанавливать кровопотерю.
За считанные секунды подготовив катетер, она потянулась к руке пациента, и они оба – и Лев, и Дарья Викторовна – замерли, заметив крашенные в кислотно-желтый ногти. Доли секунды и игла вошла в вену – заминка, которую можно было бы и не заметить, если бы они с медсестрой не переглянулись. Парень на операционном столе дернулся и простонал.
- Фентанил, триста.
- Фентанил, триста, - повторила медсестра, потянувшись к ампулам.
В операционную пожаловала хирургическая бригада – Борис Глебович, главный хирург областной больницы, величаво прошел к операционному столу в окружении ассистентов и медсестер, как в сопровождении свиты. Оглядев пулевое ранение в груди, он не без удовольствия отметил: - Интересный случай. А что произошло?
Никто не знал.
Яна прибежала обратно в операционную и отчеканила:
- Ничего не принимал, аллергий нет, но есть ВИЧ.
Команда врачей напряженно переглянулась. Лев заметил, как Дарья Викторовна бросила взгляд на крашенные ногти – он и сам на них ещё раз посмотрел.
- Ясно, - выговорил он и кивнул Дарье. – Маску с севораном.
Сам он, тем временем, начал готовить интубационную трубку для подключения к аппарату ИВЛ.
Установив ларингоскоп, он принялся вводить трубку в трахею, и Яна пикнула под руку: «Осторожней!». Лев расценил это как просьбу быть осторожней с пациентом, но, когда Борис Глебович занялся своей частью работы и начал оперировать, она пикнула и ему: «Осторожней!». Лев понял: осторожней с биологическими жидкостями.
Операция длилась больше четырёх часов, и всё это время Лев провёл в предельном напряжении: пуля задела сердце, хирург пробирался к ранам, в любой момент могла случиться остановка или открыться обильное кровотечение. Но дело было не в этом – не в критичности ситуации (критичностью его уже давно не напугать) – а в крашенных ногтях, в фоновом вопросе: «А что случилось?», и в ответе, которого Лев не знал наверняка, но о котором догадывался. Он увидел в этом парне Славу.
Как же нелепо: месяцами искать его в Тахире, в чужих карих глазах, в чужом смуглом теле, а найти на операционном столе, в бледном двадцатилетнем юноше со спутанными от крови волосами. Он был совсем не такой, как Слава – зеленоглазый, светловолосый – но его хриплое дыхание, сочащаяся кровью рана на груди и кислотно-желтый лак в следах крови как будто кричали: «Вот он! Ты искал его повсюду, так теперь смотри!»
Пока шла операция, у него было четыре часа безызвестности, во время которых он мог тешить себя самоуспокоениями: «Дело не в ногтях. Кто бы стал стрелять из-за ногтей? Полная хрень. Может, это бытовая ссора. Может, он должен кому-то денег. Может…»
Вот о чём он думал. А ещё нужно было думать о поддержании наркоза и о риске остановки сердца.
Когда операция успешно завершилась, поздравлений друг другу не последовало, коллеги тяжело переглянулись. Каждый понимал, что парень может умереть в любой момент.
Лев сразу же поспешил покинуть операционный блок: услышал, как в комнате отдыха медсестры начали обсуждать крашенные ногти и предполагать: «Он случайно не этот?». Он пытался убежать не столько от сплетен, сколько от собственных догадок и информации.
Но информация настигла Льва, едва он вышел за двери. В коридоре его встретил молодой парень – бледный, как будто ему самому вот-вот понадобится помощь – в пятнах крови на горчичной рубашке и джинсах. Лев окинул его взглядом, задержавшись на ногтях (тоже накрашены, но в черный), и сказал быстрее, чем прозвучит вопрос: - Операция завершена. Нужно наблюдать.
- Он выживет? – дрожащим голосом спросил юноша.
Лев вздохнул: наступала самая тяжелая часть работы.
- Я не лечащий врач, я реаниматолог. С такими вопросами вам нужно к хирургу.
Парень поник.
- Ясно… А можно будет к нему?
- К кому? К хирургу?
- Нет. В реанимацию… Ну, потом.
Лев устало потёр глаза и начал задавать вопросы, ответы на которых знал заранее:
- Вы родственник?
- Нет, я… друг.
Сначала Лев подумал: «Ладно, почему нет?». В конце концов, все всё понимают. Он мог его и провести, как однажды проводил Ольгу, главного врача больницы, но тогда ещё – просто равную себе коллегу. И как другие врачи тоже проводили знакомых. Наверное, ничего плохого бы не случилось, никто бы его не сдал, но…
Он вспомнил тысячи случаев, когда говорил: «Нет». Он вспомнил, как молодые девушки в коридорах плакали из-за своих парней и умоляли его пустить их в палату, а он говорил: «Нет». Он говорил: «Нет» чужим друзьям, подпирающим двери реанимации, он говорил: «Нет» дальним родственникам, он говорил: «Нет» своим же знакомым, когда те просили. Он мог вспомнить сотни неженатых пар, разлученных дверями реанимации, о переживаниях которых тогда и не думал.
Потому что у него были свои правила. Потому что они, плачущие и переживающие, в экстренной ситуации мешались в палате и впадали в истерики. Потому что они пугались покойников, когда тех везли на каталке по коридору, и падали в обмороки. Потому что они спотыкались о провода
