Все и девочка - Владимир Дмитриевич Авдошин
– Я не виновата, что они обещали, а не платят! Ах, если бы за очень скромные деньги, да в музей – я бы могла продолжить образование.
Но когда прибежала мама и выпалила: «Звони, в музее место есть!», она сказала:
– А сколько они заплатят?
– Сейчас это неприлично в объявлении писать, сама узнаешь.
Глафи поехала. Но когда приехала, и ей сказали, сколько – у нее всё оборвалось. На эти деньги я никак не смогу жить и учиться. Это ж надо все дни там быть, а еще и вечера. После утренних экскурсий меня посадят в зал, в зале будут концерты и вечером надо будет убрать аппаратуру и подосвиданькаться с Концертовой. Значит, у меня пропадают вечера. А как стать театральным критиком без реального театрального потока? Нет, ни за что не получится.
Потом было ещё два-три предложения: театральный критик в интернете. Но это всё пустяки, хотя и скандальные. Бурно так они начали с подружкой, стало у них получаться. Работали у некоего Дмитрия, а кончилось Кириллом из Бердянска. Один улыбался, другой нажимал и не платил. А потом сказал, что рейтинг низкий и надо выступить с предложениями, как активизировать сайт. Они забросали его предложениями, горячились, надеялись, но вежливый бизнесмен одновременно слушал владельца сайта, который рассмеялся ему в лицо:
– Чтобы быть востребованными нужно всех разогнать и оставить максимум двух на новостном блоке, который должен обновляться каждый день. Это копейки, но все туда будут лазить каждый день.
Так Глафи осталась без работы. Подружка смогла вывернуться и уехать во Францию. Там, оказывается, можно и после института учиться. Ну, а Глафи пошла в секретари в корпоративный журнал, где сначала всё было очень мило. Две начальницы. Бабы жох. Каждый обед по рюмочке, хотя начинали с салатиков. А призвание?! А предмет усилий?! Ни-че-го. Ну, спиться разве что.
Потом она съехала в няни у старых и малых. С довеском театра, без довеска театра, но с симпатией одного папы-офицера. Старые трогали душу своим огромным опытом, быстро сменяющимися неудовольствиями, капризами и просто напряженным ожиданием своих родных. А молодой папа сделал предложение поехать с ними гувернанткой на море. И она бежала. Жена офицера доставала её по телефону и объясняла, что не виновата, что договор распался, а Глафи говорила, что претензий не имеет.
После несостоявшегося гувернантства случилось огромное, от нее не зависящее событие. Один раз Глафи пошла в Дом Актера и увидела там объявление: «Бывшие актеры и начинающие критики могут стажироваться в семинаре Корытцева с последующим трудоустройством». И она поняла, что, не будучи ни актером, ни выпускником ГИТИСа, она должна сильно подольститься к женщине-куратору этого семинара и так побежать на самолет, чтоб не только догнать его со своими документами, но ещё успеть представиться, а потом влезть в салон. И когда она это проделала, то услышала, что Корытцев ищет себе заместителя в газете.
– Вы мне мало платите. Я достоин большего, – сказал Корытцев главному.
Главный редактор возразил:
– Кто у меня в газете заказывает музыку – тот уходит.
– Хорошо. Я ухожу.
– Хорошо. Уходите.
Но каждый из них знал, что так не делается в интеллигентном обществе. В интеллигентном обществе делается вот как: ты уходишь на другое место, не сообщая, что тебе недоплачивают, и улыбаясь, говоришь:
– Не волнуйтесь, я ухожу, но на это место я вам подготовил человека.
Это делается для того, чтобы и самому быть вхожим сюда, чтобы при случае публиковаться здесь, чтобы оставить за собой рейтинг газетного рупора.
Благодаря Корытцеву у Глафи образовалась работа в газете. К тому времени ей уже начала поднадоедать понизовская вольница любви с провинциалом Петром. Спустя семь лет после её начала Глафи решила закончить её тем, что сделала две поездки за родительским благословением на брак.
Сначала они поехали к его матери в Бурск, а потом к её папе в подмосковную деревню. И хотя она закончила институт, успела приобрести эксклюзивную профессию, отыскать себе место в газете и, казалось бы, была взрослым человеком, её папа категорически не соглашался отпустить её в Бурск. Там и своих девиц на выданье предостаточно. Рынок молодых людей и так лихорадит, а тут москвичка приехала, раскошеливайся, делись с ней. Побьют тебя там или обольют чем, говорил он – кто их, провинциалов, знает? Связи порушились, кто, где и как живет – попросту terra incognitа.
Но Глафи была характерная, привыкла делать так, как сама считает нужным, и поехала к его матери Бурск. На постой её поставили к его сестре, потому что мать жила в маленьком, теперь уже негодном, развалившемся доме.
Однажды у Глафи стало нехорошо внизу живота, и потому, когда образовалась командировка в Рязань, она обрадовалась: на походе, на воздухе да в беготне по городу всё и разойдется. Она же с юности турпоходница. Но вышло совсем-совсем наоборот. Там ей не полегчало. И она поняла к ужасу своему, что без гинеколога не обойтись. А раз это был чужой город, ей пришлось идти в платную. Но она тут же утешилась: зато без сплетен обойдется. Узнаю – и всё. Врач начал уговаривать её насчет того обстоятельства, что если ваша беременность будет проходить нормально, то ваша киста может рассосаться. Она не могла взять в толк, о чем с ней разговаривают, и нагрубила врачихе. Какая беременность? Какая киста? Скажите, что у меня, и я пошла.
Тогда врачиха зашла с другой стороны:
– Где вы работаете? Как так могло получиться у взрослой женщины? Сколько вам лет? И вы не чувствовали себя беременной?
Но у Глафи было столько работы и столько всяких разговоров, да еще Пётр всю осень приносил какие-то жалостливые истории про свою подработку, что ей просто некогда было этим заниматься – беременна она или не беременна, есть у нее киста или нет, и уж тем более сопрягать одно с другим и выгадывать, что из этого могло выйти.
Врачиха её утешала:
– Хорошо, что беременность. Может рассосаться киста.
А Глафи вообще этого не выносит – ни кровь, ни свою физиологию. Ей давайте её профессию. Вот там она будет махать чапаевской шашкой, дотягивать слабые спектакли до приемлемого эстетического уровня, вытравлять провинциальность. А тут
