Голова рукотворная - Светлана Васильевна Волкова
Логинов не ожидал, что Мосс подъедет раньше назначенного времени, или же это он сам задержался на рынке, выбирая фрукты к столу? Логинов взглянул на часы. Без минуты четыре. У Мосса немецкая точность.
Ворота открывались медленно – чересчур медленно, раньше Логинов и не замечал, как неспешно, по-стариковски разъезжаются в полусонной зевоте железные челюсти, по миллиметру открывая вид на ухоженный дворик. Вот показался подрагивающий на ветру кончик белого пояса от Марининой кофты, вот её рыжий локон, плечо, вот она сама. Стоит улыбается – непонятно, ему или гостю. Умница, вышла встретить.
Ворота наконец распахнулись, и Логинов въехал во двор. В гараж машину ставить передумал, наспех вышел, даже дверцу не закрыл.
Мосс кивнул ему, Марина плотнее запахнула кофту, оба молчали. Логинов корил себя, что задержался, поставил жену в неловкое положение – ну о чём ей с ним говорить, поэтому и зябко бедняжке, и кутается – психологическая защита, условный рефлекс. Это уже потом, он надеялся, за ужином, и то не в самом его начале, Мосс расшевелится, расскажет что-нибудь о своих рисунках, сейчас же будет дичиться, теребить пальцы-прутья, смотреть на шнурки своих ботинок.
Но только Логинов подошёл к ним ближе, Мосс неожиданно весело и быстро заговорил. О том, как ему нравится Светлогорск и Отрадное, о свежем ветре с моря, о цветах и деревьях, обо всей той ерунде, о какой обычно щебечут женщины. «Марина умеет влиять на людей, даже на таких существ, как Мосс», – подумал Логинов и нарочито обнял жену за плечи, потом сам же себя мысленно отругал: что он в самом деле, как узколобый люмпен, метит лапищей свою самку, перед кем ему тут утверждаться – перед этим несчастным больным мальчиком?
– До чего же я рад, Виктор, что вы выбрались к нам!
Логинов пожал Моссу руку, удивившись снова: рукопожатие того было открытым, дружеским. Стараясь не спугнуть его настроения, он повёл гостя показывать дом. Глаза Мосса светились, сиял и он сам, и Логинов подумал, что идея пригласить его была правильной. Мосс осторожно ощупывал взглядом каждую деталь: репродукции на стене, большие напольные часы, бра и торшеры, складки штор и сувенирный хлам на каминной полке – так подслеповатая собака, впервые попавшая в дом, тыкает носом во все встречающиеся на пути предметы.
Когда они вернулись в гостиную, Марина накрывала на стол. Лицо её было сосредоточенно, брови сдвинуты, руки суетно перебирали ножи и вилки, будто ожидался важный приём и ошибиться с сервировкой было преступно.
– Милая! – окликнул её Логинов.
Марина вздрогнула, выронила нож, и, казалось, тот ещё не коснулся пола, а Мосс уже подлетел, поднял его – всё произошло молниеносно, Логинов не успел даже отреагировать, и такая прыткость гостя была ему неприятна. Марина поблагодарила Мосса, не глядя ему в глаза, улыбнулась тихой мягкой полуулыбкой.
«Волнуется», – подумал Логинов, вспоминая, как она так же волновалась, когда он сам впервые пришёл к ней в квартиру. И тут же одёрнул себя: нет, не так же, не так же!
От еды Мосс отказался, что было предсказуемо, но Логинов заранее предупредил Марину, что повторно предлагать блюдо не стоит. А вот чай он пил с удовольствием, заедая фруктами: клал по одной виноградинке в рот, долго перекатывал её, и она чуть выпирала сквозь тонкую бледную кожу то одной его щеки, то другой, потом высасывал сок и затем уже проглатывал всю целиком, не разжёвывая.
Марина большей частью молчала, слушала, как Мосс рассказывает о последней книге, которую он иллюстрировал. Речь его была гладкой, без сорных слов, Мосс часто делал паузы, подыскивая нужный эпитет, и взгляд его на мгновение застывал, и так же каменел он сам, точно кто-то дал команду «Замри». А через секунду Мосс оттаивал, вспомнив нужное слово, и продолжал говорить.
Логинов наблюдал за ним и в который раз за последние дни думал о том, что статья в энтомологическом журнале сыграла в жизни их обоих огромную роль, сделала гигантскую работу, такую гигантскую, что и в один научный реферат не поместится.
Задумавшись о статье, Логинов на какие-то минуты полностью ушёл в свои мысли, а когда вынырнул, к удивлению, услышал, как Марина сбивчиво, возбуждённо читает по памяти стихотворение Бродского, путая слова и спотыкаясь на каждом четверостишии. Мосс сидел, слушал внимательно, перебирал плечами, и было в этом движении что-то такое трогательное, что Логинов почувствовал маленький, как комариный тык, колкий укус зависти: это ему, Моссу, Марина, любимая Марина читает Бродского!
Но, как бы то ни было, Марина немного ожила, и можно будет снизить дозу её антидепрессантов. Мосса же вообще следует снять с препаратов, пусть пройдёт недели две-три, чистых от химии. Похоже, с ним всё получается даже намного лучше, чем ожидалось. Умница, Мосс.
– А кем вы были, до того как… – сказала Марина и сразу закашляла, поперхнулась, приложила ладонь к горлу.
Глаза Мосса вспыхнули тихим пламенем, он поднял голову к потолку, и Логинову почудилось, что он сейчас ответит «куколкой» или «хризалидой», но Мосс внимательно посмотрел на Марину и чуть слышно ответил:
– До того как стать иллюстратором?
– Да. Простите… – Марина жадно глотнула из поданного Логиновым стакана с минералкой.
– Тоже рисовал. Комиксы, календари. Мелочь всякую. Всегда был художником, как и мой отец. Только отец был великим, настоящим творцом.
– Хотелось бы взглянуть на его картины, – ответила Марина.
Мосс сразу же подхватил, принялся увлечённо рассказывать об отце, о том, что давно мечтает сделать его персональную выставку, ведь много картин сохранилось – и дома, и в частных коллекциях. Логинов осторожно наблюдал, как с каждым словом разгорается в Моссе надуманная любовь к отцу, ненавидимому им, и как Мосс взаправду верит собственным словам: о том, что это его сыновий долг, и о том, какой старший Мосс гениальный живописец и рисовальщик, о неоценённом его гении и обо всех тех мелочах, о которых говорят благодарные выросшие дети, лелеющие шанс привлечь публичное внимание к усопшим родителям, когда-либо что-либо создавшим. Он был даже красив в эту самую минуту, Мосс, не по-мужски красив, а по-лермонтовски, эдакий бесполый одинокий Демон-сирота, поющий тёмным голосом о светлой тоске.
«Браво, мой мальчик! – сквозь улыбку думал Логинов. – Браво! Если сам сможешь вернуть себе отца, тебе не нужен будет больше никто, и лучшего тебе и пожелать невозможно, проживёшь ты
