Плавающая черта. Повести - Алексей Константинович Смирнов
Захрипела невидимая дверь.
Слева наметилось подобие сумерек, и Емонов поспешил выполнить свое намерение. Он закрыл глаза, чтобы вошедший не опасался быть впоследствии узнанным. Потом, когда тот уселся напротив, проректор ненадолго приподнял веки, но темнота успела восстановиться. Собеседника не было видно, и лишь сигарета его разгоралась адским углем. Неизвестный на что-то сел, огонек плавал на уровне проректорского пупа. Емонов просительно взмыкнул, интонацией обещая полную покорность. Что-то скрипнуло, нетерпеливые пальцы вцепились ему в щеку, нащупывая край ленты. Царапая кожу, нашли, поддели, рванули; проректору показалось, что губы его остались на клейкой поверхности.
- Я ничего не знаю, - сказал он быстро. - Вы смело можете меня отпустить.
Темнота хмыкнула - не то с издевкой, не то с сочувственным недоверием.
Емонов быстро продолжил:
- Я не имею отношения ни к чему такому. Я доктор, занимаюсь наукой, работаю в институте, в полиции никого не знаю, никогда ни во что не ввязывался, просто искал нашего сотрудника... - Он тараторил, спеша окутать тюремщика облаком слов. - Клянусь, я ничего не видел... обещаю, что и не буду... Убедительно прошу меня отпустить, это ужасная ошибка, вопиющее недоразумение.
Темнота вздохнула.
Уголек вспыхнул, рассыпавшись деликатнейшим треском.
- Может быть, вам нужен выкуп? - догадался проректор. - Поверьте - никто не даст за меня ни гроша. Я одинок. Сбережения у меня самые скромные, но я готов выделить...
- Хы, - подал голос мрак.
Емонов ощутил, что краснеет - ненадолго; в следующую секунду его бросило в холодный пот.
- Конечно, я располагаю средствами, моя должность не из последних, и у нас допускается частная практика, но институт все равно на бюджете, поймите, организация не возьмется меня выкупать... она морально не готова... но все, что нажито лично мной, я счастлив незамедлительно предоставить...
Сигарета впилась ему в щеку. Проректор вытаращил глаза, глотнул воздуха для скорого вопля, но увесистая ладонь опередила его. Венерин бугор, вонявший чем-то похожим на мускус, заткнул ему рот.
- Тшшш, - прошипело дыхание.
Вокруг плавал дым, у Емонова слезились глаза. Возможно, дело было не в дыме.
- Что ты здесь делал? - шепнула тьма.
Ладонь отодвинулась.
- Я же сказал...
- Попробуй еще раз. Только не повторяйся.
- Как же иначе? Я разыскивал Зиновия Павловича...
Проректору не дали договорить: вернулась лента, а с нею - израненные губы. Емонов неистово затрубил, мечтая о хоботе, и мигом позже сигарета прижалась к его глазному яблоку. Чужая ладонь превратилась в горсть, которая сграбастала кожу на лбу и прижала голову к стенке. Проректору было больно, но сотрясался он, в основном, от общего горя.
Эфир всколыхнулся:
- Я пока не тронул зрачок. Больно, но видно. Уловил намек?
- Да, - проректор заплакал.
- И слезы есть. Везет тебе! Итак, я внимательно слушаю.
Емонов прерывисто втянул в себя воздух. Далее он выпалил единым блоком без пауз:
- Я увидел Зиновия Павловича с разбитой головой, а потом трубу, но в травме никого не было, и я решил, что надо поговорить с его последним пациентом...
Тьма перебила его:
- Почему ты так решил?
- Я не знаю! - Емонов, как ни крепился, дал петуха.
Воздух сгустился в затрещину. Голова проректора дернулась. Импровизированный пластырь вернулся на место, крик умер. Уголек сигареты отправился в странствие: курильщик ходил по кругу - вразвалочку, неторопливо, как если бы пританцовывал под переборы басовых струн и разбитной перезвон тарелок. Его кружение выглядело сплошным ритмом-энд-блюзом. Шаркнула крыса - коротко. Очевидно, она уселась посмотреть.
Искра ушла по дуге, невидимка бросил окурок.
Тут же он закурил снова. Повернулся спиной, и огонь зажигалки на миг выхватил сгорбленный силуэт.
Ничего не боится, мелькнула у Емонова мысль. Разбрасывает окурки. Меня никто не найдет. А может быть, это обнадеживающий знак - его отпустят?
- Как же тебя разговорить? - Голос был полон мучительной озабоченности. - А, пусть. Посмотрим, есть ли у тебя яйца.
Яйца отрежет! Проректор обратился в статую. Но никто его не тронул. Сигарета поплыла прочь, надолго пропала. Вернулась, когда Емонов уже намеревался лишиться чувств. Невидимка был обременен ношей и двигался неровно. Вернее, он никого не нес, только тащил. Судя по отчаянному мычанию - за волосы. Судя по тембру - женщину.
Проректор попытался вспомнить аутотренинг и прочие приемы, которым сам же и обучал всех желающих; силился вызвать приятные ощущения покоя, возникавшие в разных позах. Обратился к практике йоги и многому другому, в чем насобачился, но так и не смог привести себя в состояние отрешенности.
Всплыл язычок пламени; огонь дрожал, словно тоже боялся.
Действительно: в ногах у Емонова лежала женщина. Ничком, связанная по рукам и ногам, лица он не видел. Миниатюрная, она монотонно выла низким голосом. Большего проректор не разглядел, свет погас.
В шею ему уперлось острое.
- Очень большой нож, - объяснила тьма. - Сейчас я буду рубить ей пальцы, руки и ноги. Ошкурю морду, как картофелину. А ты решай, помалкивать дальше или колоться.
Еще секунда - и рот проректора был вновь свободен.
- Скажешь что-нибудь?
- Все, что хотите. Только скажите - что...
Печать легла на уста Емонова. Проректор перестал дышать, гадая о близком и неизбежном. До слуха его донеслась возня, пыхтение, взмыки. Потом прозвучал удар, металл повстречался с камнем. Тональность воя, что издавала пленница, резко повысилась.
Под нос проректору ткнулось что-то прохладное и влажное. Щелкнула зажигалка, свет сохранялся недолго, но Емонову хватило. Он потерял сознание.
Глава 9
- Деньги, - сказал Греммо. - Надо понять, кому это выгодно. Все дело всегда упирается в деньги. Не забывайте, что я ювелир. Я работаю с материальными ценностями и видел много страстей.
- Ишь, как запели, - злобно отозвался Зимородов. - Куда подевалась романтика?
Оба лежали в траве.
Они отползли, как им показалось, достаточно далеко и надежно, чтобы выйти из-под прицела снайпера. Тот вряд ли мог видеть их сквозь тучную листву. Встать, побежать и тем себя обнаружить они не смели, хотя неизбежно нервничали в самом дворе ювелирова дома. Акации, досыта упитанные углекислотой, притомились от фотосинтеза. Зиновий Павлович и Греммо расположились в тени, где могли сойти за обычных отдыхающих. Правда, им не хватало напитков и закусок, но вряд ли случайный прохожий копнет так далеко. Да хоть бы и копнул.
Они отчасти пришли в себя - достаточно, чтобы продолжить рассуждения,
