Сны деревни Динчжуан - Янь Лянькэ
Понравился суп?
Вкусный.
Знаешь, сколько стоит одна чашка?
Дед взглянул на отца.
Одна порция – двести двадцать юаней, как целый гроб.
Дед изумленно разинул рот, побелел как полотно и хотел было что-то сказать, но не мог вымолвить ни слова. Вышли из ресторана, и отец предложил прогуляться всем вместе по городу, показать деду вечерние огни. Дорóгой дед то и дело спрашивал, сколько же стоил весь ужин, но отец больше не говорил про деньги, твердил: ты об этом не думай, не твоя забота. Дед хотел сказать, что чем закатывать такой банкет, лучше было поужинать дома, вермишели сварить или редьки с крахмальной лапшой, но так ничего и не сказал, и скоро улочка, на которой стоял ресторан, вывела их к широкому проспекту.
Очутившись на проспекте, дед даже присел от удивления. Не ожидал, что всего за год уездный центр превратится во второй Кайфэн. Высотки стояли вдоль улиц стройными рядами, и крыши уходили к самому небу. А проспект между высотками был до того широкий, что на нем могли бы разъехаться семь, а то и восемь грузовиков. Фонари свисали с разноцветных столбов, будто гроздья белого винограда. Наступил вечер, а на улице было светло как днем, красные и зеленые огни то вспыхивали, то снова гасли, скача вприпрыжку по столбам и деревьям. Города не знают ни засух, ни наводнений: в деревне землю выжгло до жухлой белизны, а в городе по-прежнему цвели желтые и красные цветы, шелестели травы, и деревья по обе стороны проспекта зеленели так неправдоподобно густо, что казались ненастоящими. И люди на улицах переменились – еще пару лет назад от жителей уездного центра так и веяло захолустьем. Конечно, нашим деревенским они казались горожанами, но рядом с жителями Кайфэна сами были деревенскими. Однако прошел всего год, и ничего захолустного в их облике не осталось. День был жаркий, а парни ходили по улицам в белых кроссовках на толстой подошве, которые раньше надели бы разве что зимой, и волосы у всех были длиннющие, выкрашенные в золотистый цвет. А у девушек, наоборот, прически стали короче, некоторые даже щеголяли бритыми висками и затылками – со спины от парня не отличишь. Зато девицы разгуливали в обкорнанных майках и кофточках, не стесняясь выставляли животы напоказ всему миру, напоказ мужчинам, и пупки у них сияли синими, зелеными и фиолетовыми красками, а вокруг пупков порхали нарисованные птицы, бабочки и стрекозы. А были и такие, кто проколол пупок медным колечком, проткнул его золотым шильцем или вставил туда блестящую серебряную затычку.
Дед всего год не был в уездном центре, но ему показалось, что прошло несколько десятилетий. Он шагал по тротуару рядом с моим отцом, смотрел по сторонам и понимал, что попал в другой мир. От заполошной музыки, что рвалась на проспект из дверей магазинов и ресторанов, у деда закружилась голова, в конце концов он попросил отца отвести его домой, и они направились к дому. Дорога вела через жилые кварталы, яркий свет фонарей постепенно тускнел, а они все шагали по серой плитке длинного узкого проулка, зажатого между высотными домами, пока вдруг не вышли к кипарисовой роще. Роща казалась бескрайней, а деревья в ней были такие огромные, что в одиночку не обхватить. Среди кипарисов росли и гинкго со стволами в несколько обхватов, обнесенными по кругу металлическими оградками. И вдруг в кипарисовой роще показалась целая улица с вековыми сыхэюанями[31] из серого кирпича, крытыми серой черепицей. Улица эта состояла из десятка одинаковых подворий, крыши их украшали каменные львы, драконы и всякая всячина. Мать открыла ворота крайнего слева сыхэюаня, и отец повел деда во двор, чтобы как следует его удивить, чтобы он не поверил своим глазам.
В сыхэюане живете, ахнул дед.
Все начальство тут живет, усмехнулся отец.
Дед обернулся и внимательно вгляделся в лицо отца, и в свете лампы, которую зажгла над воротами сыхэюаня моя сестра, увидел на нем лучезарную улыбку – такой же улыбкой отец сиял много лет назад, когда брал в жены мою мать, или когда заработал свои первые деньги на кровяной станции. Они зашли в старинные ворота, выложенные поверху бронзовой черепицей, и на деда повеяло нежным запахом влаги, который уже несколько месяцев как исчез из Динчжуана, и дед вдохнул благоухающий деревом и водой воздух, которого не вдыхал уже много месяцев, и увидел, что посреди просторного двора площадью в целый му растет огромное дерево гинкго и ствол его не обхватить даже вдвоем. Листья гинкго бирюзово светились под луной, а от раскинувшейся на весь двор кроны густыми волнами лился чистый воздух. Двор сыхэюаня был вымощен серой квадратной плиткой чи на чи, которая до сих пор хранила запах гончарной печи. И тогда дед понял, что сыхэюани в кипарисовой роще возведены вовсе не при Мин, не при Цин и даже не в годы Республики – все это новые усадьбы, построенные в подражание старинным образцам. Стоя у ворот, дед взглянул на простертую над двором крону и вспомнил о парных гробах из гинкго для дяди и Линлин, а потом прошел в дом и увидел, что обстановка там выгодно отличается от ресторанных и гостиничных интерьеров с их вычурной роскошью: внутри сыхэюаня ничто не блестело и не переливалось, как того требовала последняя мода, наоборот, убранством дом точь-в-точь повторял старинную усадьбу. Вся мебель была сработана из сандалового дерева и обита ананасовым волокном, как делали при династиях Мин и Цин. В лучах электрической лампочки диван, стулья, столы и тумбочки отливали киноварью и золотом. По дому гуляли клубы густого и едкого запаха дерева. Дед стоял посреди огромной, забитой мебелью комнаты и чувствовал себя так, будто оказался в кумирне. Мать налила гостю воды и ушла по своим делам, Инцзы побежала делать уроки, а отец уселся напротив деда и завел с ним долгий разговор.
Говорит ему: садись, отец.
Дед не двинулся с места, только взглянул на моего отца, потом посмотрел на белоснежную побелку, покрывавшую серые кирпичные стены сыхэюаня, и спросил отца: ты сам такой дом построил?
Отец улыбнулся: все здесь построено на мои кровные деньги.
Дед больше не удивлялся, не ахал, он сел напротив отца с таким видом, будто давно обо всем догадался, и спросил: на деньги от продажи
