Лети, светлячок [litres] - Кристин Ханна
– А знаешь, у девочек ведь дети бывают, – тихо прошептала я, – это факт.
Он выскочил из комнаты и захлопнул дверь. Больше в постель ко мне он не лез, но мучить не перестал. Чтобы схлопотать оплеуху, мне достаточно было на него взглянуть. Теперь я каждую ночь лежала, боялась и ждала, что он передумает и возьмется за старое.
После возвращения из «санатория» дела в школе пошли еще хуже.
Впрочем, я терпела – ходила с опущенной головой и не обращала внимания на перешептывания и косые взгляды. Я с гнильцой, и это каждый знал, но я находила в этом определенное утешение. Притворяться дальше не было смысла.
Эта новая я в мешковатой одежде, непричесанная и с заспанными глазами невероятно выводила из себя мою мать. Увидев меня, она тотчас же поджимала губы и цедила:
– Ох, Дороти Джин, у тебя совсем гордости нет?
Но мне нравилось – я словно смотрела на мир снаружи и видела все намного отчетливее.
Пластмассовое десятилетие близилось к концу, и мы в Калифорнии с трудом удерживали равновесие под натиском нового мира. В нашей вселенной сытых окраин воплощалась в жизнь американская мечта, все блестело и сверкало, царил «Мистер Клин»[12], стирай-и-носи. У нас имелись торговые центры с футуристическими крышами и драйв-ины, куда можно было заехать на машине за гамбургером. Будучи изгоем, я видела происходящее отчетливо, как бывает, когда смотришь со стороны. Лишь тогда я заметила, что ученики у нас в школе сбиваются в клики. Супермодные и популярные, одетые по самой последней моде, они надували пузыри из жвачки и общались только с себе подобными, а по вечерам в субботу раскатывали по улице на сверкающих родительских автомобилях. Хохочущими компаниями они собирались у закусочной «Боб’с Биг Бой» и гоняли на машинах, размахивая руками и смеясь. У учителей они ходили в любимчиках – парни, которые виртуозно играли в регби, и девчонки, которые рассуждали об университете и тратили родительские деньги. Они знали правила и казались – по крайней мере, мне – золотыми, словно их кожа и сердца неуязвимы для ран, приносящих страдание мне.
Однако в предпоследнем классе, весной, я стала замечать и других подростков – тех, кого прежде не видела, живущих в неблагополучных районах. Сперва они были точно невидимки, а на следующий день вдруг появились повсюду – одеты, как Джеймс Дин в «Бунтаре без причины», волосы зачесаны назад, а из нагрудного кармана торчит пачка сигарет. Среди форменных школьных джемперов замелькали черные кожаные куртки и толстовки.
Сперва их называли отморозками, потом переименовали в гризеров[13] – вроде как оскорбление, но они лишь смеялись, пускали сигаретный дым в лицо и издевались над своими более «правильными» одноклассниками.
Все изменилось словно за одну ночь. Поползли слухи о драках и стычках, затем в автомобильной гонке погиб «хороший» парень, и наше общество взорвалось такой яростью, какой я в нем и не подозревала.
Эта ярость откликнулась и в моей душе. Пока она не повисла в воздухе, заражая все живое, я не представляла, сколько во мне накопилось гнева. Впрочем, я, по обыкновению, держала его в себе. Шагая по коридору, крепко прижимая к себе книги, – одиночка в толпе – я слушала перепалку между двумя группами. Парни в черных кожаных куртках орали «Эй, цыпочки!» девушкам в плиссированных юбках, на что те огрызались и старались побыстрее пройти мимо, надменно поглядывая на обидчиков.
Помню, что однажды в понедельник я сидела на уроке домоводства, пока миссис Пибоди распиналась о том, как важно для молодой хозяйки уметь делать запасы. Она буквально сияла, рассказывая, как удивить гостей, когда под рукой только сосиски и другие простенькие продукты. И еще миссис Пибоди пообещала научить нас готовить белый соус – что бы это ни значило.
Слушала я ее вполуха. Кому вообще такое интересно? Тем не менее «хорошие» девочки – те, что носили джемперы с логотипом школы и имели привычку встряхивать головой, будто лошади перед скачками, – старательно записывали.
После звонка я вышла из класса последней. Так спокойнее. Мои популярные одноклассники редко снисходили до того, чтобы оглядываться назад. Я опасливо прошла по минному полю, в которое превращались школьные коридоры для тех, кто не мог похвастаться популярностью.
Звуки вокруг напоминали гул автомобилей, вот только это были не машины, а мои модные одноклассники, которые высмеивали всех остальных.
Будто на деревянных ногах я добралась до своего шкафчика, когда голоса сделались громче. Совсем рядом, возле фонтанчика с питьевой водой, стояла Джуди Морган, как всегда, в окружении своей пышноволосой группы поддержки. На круглом воротничке у нее поблескивала золотая брошка с Девой Марией.
– Эй, Харт, у тебя, смотрю, волосы постепенно отрастают. Как мило!
Щеки у меня вспыхнули. Опустив голову, я возилась с замком, когда кто-то подошел ко мне. За спиной вдруг повисла тишина. Я обернулась.
Он был высокий и широкоплечий, а при виде таких буйных черных кудрей моя мать наверняка пришла бы в ужас. Волосы зачесаны назад, но они плохо слушались. Непозволительно смуглый, он в придачу ко всему обладал неестественно белыми зубами и картинно волевым подбородком. Одет он был в белую футболку и линялые джинсы, рукава небрежно переброшенной через локоть кожаной куртки болтались до пола.
Он достал сигарету.
– Не слушай этих сучек, мало ли что они несут. Ты ж не станешь из-за них переживать, верно? – И он закурил прямо посреди школьного коридора.
Я буквально оцепенела от страха и все же взгляда отвести не могла.
– Она чокнутая, – сказала Джуди, – как раз по тебе, гризер.
По коридору к нам стремительно приближалась директриса Моро. Она дула в серебряный свисток – это означало, что всем пора возвращаться в класс.
Парень дотронулся до моего подбородка, и я тут же увидела его совершенно другим. Передо мной стоял обычный парень с темными, зачесанными назад волосами и сигаретой в руке.
– Я Рейф Монтойя.
– Дороти Джин, – выдавила я.
– А по-моему, на чокнутую ты не похожа, Дороти, – сказал он, – ты что, и правда чокнутая?
Об этом меня спросили впервые, впервые кто-то по-настоящему этим поинтересовался, и моим первым побуждением было соврать. Затем я посмотрела ему в глаза и ответила:
– Может, и так.
Он улыбнулся – такой грустной улыбки я никогда не видела, и от этого в груди у меня разлилось что-то щемящее и сладкое.
– Значит, ты просто слишком много думаешь об этом, Дороти.
Что-то сказать я не успела – директриса схватила меня за руку, оттащила
