Правило 24 секунд - Юля Артеева
Действует лучше ведра ледяной воды. Вспыхнув смертельной обидой, я отворачиваюсь и накрываю свои губы пальцами. Руки Наумова отпихиваю от себя.
Мне хочется снова кричать и драться, так много во мне эмоций, злых, неприятных. С трудом, но все же торможу себя. Внутри как будто что-то изменилось, я хочу попробовать по-другому.
Ефим упирается ладонями в столешницу, склоняет голову. Шумно переводит дыхание, сообщает мне:
– Не надо со мной так, Оля. Я не щенок.
– Мне было больно, – говорю вдруг.
Фим поднимает на меня взгляд из-под насупленных бровей. Кажется, удивлен. Наверное, он и так это знал, но вслух я говорю об этом впервые.
Сделав над собой усилие, выдавливаю:
– Нельзя сказать о любви, а уже на следующий день начать свой кобелиный марафон.
Наумов выпрямляется и складывает руки на груди.
Говорит ровно:
– Мне жаль, что я причинил тебе боль.
Киваю, смутившись. Опускаю взгляд и вижу очищенный апельсин. Беру его и пячусь в коридор. Говорю:
– Давай просто… не знаю, фильм посмотрим?
Ефим вздыхает, смотрит на меня исподлобья. Очевидно, это не совсем то, чего он хотел, но уже и не беспощадная тупая драка или игнор.
Затем разводит руки в стороны и произносит:
– Окей. Мы сейчас пойдем смотреть кино, но я хочу, чтобы ты знала – у меня терпения осталось меньше, чем в чайной ложке.
– Это угроза?
– Это уведомление.
В моей спальне Фим падает на постель, подгребает под голову подушку, смотрит, как я неловко ищу пульт. Телевизор висит прямо напротив кровати, но я редко его включаю.
Когда, наконец, нахожу и поворачиваюсь, то застываю.
Чертов Ефим садится, берется за свитшот сзади у шеи и тянет его через голову. Ткань цепляет с собой футболку. Что мы имеем? Парня с голым торсом в моей спальне. В горле пересыхает, а дыхание становится тяжелым и глубоким. Не похож он на мальчишку. Парень, молодой мужчина, плечи широкие, мышцы все красиво прочерчены. Несколько ниток разноцветных бус на шее только выпячивают этот контраст. Красивый, притягательный. Горячий.
Наумов мою реакцию замечает. Приподняв брови, наблюдает за мной, футболку возвращать на место не торопится, дает полюбоваться.
Я вздергиваю подбородок:
– В твоей системе координат «посмотреть кино» означает секс? Я тебе не дам.
– Пол чайной ложки, Лель.
– Мне хватит, – произношу самоуверенно.
Пока Фим одевается, я обхожу кровать и аккуратно присаживаюсь с другой стороны.
– Закажем что-нибудь? Ты голодный?
Он снова устраивается на подушке и тянет со значением:
– Проголодался. А ты?
– Ты озабоченный? – уточняю ласково, завороженно глядя за тем, как Наумов облизывает нижнюю губу.
– Я бы поверил, что ты возмущена, если бы ты на меня так не смотрела, Лель.
– Вообще на тебя смотреть не буду. Майор Гром меня интересует гораздо больше!
Мрачно пялюсь в экран, сидя на краешке постели. Иногда отвлекаюсь на то, что бездумно листаю список ресторанов доставки. Черт, он так вкусно пахнет, с ума схожу…
– Иди сюда, – зовет Наумов тихо.
– Я тебе не дам, – повторяю упрямо и почти жалобно, – если не устраивает, езжай к своим…
– Твою мать, Леля!
Ефим хватает меня за локоть и без особых усилий подтягивает к себе. Я беспомощно скольжу спиной по покрывалу и даже пикнуть не успеваю, как оказываюсь под Наумовым. Он удерживает свой вес на руках, нависает надо мной и говорит строго:
– Я ни к кому не поеду, есть только ты, я уже говорил. При чем тут секс? Мне ты нужна. Вся ты. Хочу ли я тебя? Безумно. Но пока еще не настолько спятил, чтобы тебя принуждать. Я не пацан, не щенок блохастый, не надо меня шпынять. Я многого добьюсь и очень скоро, тогда, может, поймешь, что твоя сраная разница в возрасте вообще не важна. Я устал бороться, куколка.
У меня сердце на разрыв колотится. Ефим меня обволакивает своей энергетикой и внутренней силой воли. Так говорит, что я верю. Смотрю в серьезные карие глаза, бегло оглядываю его красивое мужественное лицо.
Наумов тем временем перекатывается на спину и прижимает меня к своему боку одной рукой. Смотрит в экран телевизора и говорит:
– Закажи еду, пожалуйста, жрать хочется после тренировки страшно.
И я молча слушаюсь. Оформляю заказ, а потом, помедлив, тянусь и коротко прижимаюсь к его губам. Сама.
А отстраниться он мне не позволяет.
.-.– .-. –. .
С тех пор, как Ефим привез мне апельсины, прошло три недели. Сумасшедшие, очень нежные, удивительно спокойные, но в то же время горячие три недели.
Клянусь, если бы этот парень не был баскетболистом, ему следовало бы стать укротителем тигров.
Рядом с ним почему-то автоматически хочется быть смирнее. Покорнее. Наумов идеально соблюдает баланс между тем, чтобы перетерпеть мои психи и чтобы жестко показать, что сейчас нужно успокоиться.
До сих пор не до конца понимаю, почему именно тогда все изменилось. Просто три недели назад я потянулась к нему за поцелуем, и Наумов меня уже не отпустил. А я поняла, что заигралась, и что он правда устал.
Я не знаю, что ждет нас впереди, во мне еще слишком много сомнений и предрассудков, но Фим как-то незаметно выкидывает тараканов из моей головы, одного за другим.
– Конфета, где витаешь? – шепчет он мне в губы.
Смеюсь тихо, но Наумов ворует мой смех, снова целуя. Я сижу на столе в одном из конференц-залов нашего пресс-центра в арене. Фим стоит между моих разведенных ног, как всегда обескураживает своим напором. Сжимает пальцы на моих бедрах, и я непроизвольно подаюсь ближе.
Мой язык, который Ефим прямо сейчас легко прикусывает, больше не поворачивается назвать его малолеткой.
Он скользит руками дальше и за ягодицы подталкивает меня теснее к себе.
Боже, да что со мной? Кожа испариной покрывается, сердце то не бьется, то одурело срывается на бешеный ритм.
Я так много к нему чувствую! От щемящей нежности до обжигающего желания. Когда Наумов касается губами моей шеи, откидываю голову и резко втягиваю воздух через сжатые зубы.
Я понятия не имею, что случилось бы дальше, потому что, очевидно, моя голова уже в полной отключке.
Но дверь зала вдруг распахивается, и женский голос восклицает:
– Черт! Простите!
Мы с Ефимом отстраняемся друг от друга резко. На территории арены мы пока отношения не афишировали, это, разумеется, моя тупая просьба, которой я сама уже не рада. Только не знаю, как попросить об обратном.
Прижимая ладони к пылающим щекам, испытываю стыд, разочарование и одновременно облегчение. На пороге
