Правило 24 секунд - Юля Артеева
Огрызаюсь:
– Я не выходила.
– Сильно сомневаюсь. И вот еще… Мальчика не мучай. Ты мне рушишь дисциплину и настрой в команде. Дедулин бы тебе голову открутил, если б было позволено!
– Никого я не мучаю, – почти шепчу, шмыгая носом.
– Леля, он тебя вечно домой привозит в невменозе! Боюсь представить, что будет, если Наумову надоест!
Резко сажусь на кровати в коконе из одеяла. Выкрикиваю истерично:
– Ой, пап, отправь меня в рехаб! Пусть вылечат!
Отец стоит на пороге, смотрит укоризненно. Потом глубоко вздыхает, садится ко мне на постель и неловко обнимает. Не знает, как это делается. Откуда ему знать.
– Милая, я понимаю, что тебе больно. Я тоже потерю пережил. Моя мама тебя очень любила, она бы сейчас с ума сошла, если бы видела, что с тобой творится.
– Не говори так, – скулю невнятно.
– Про рехаб даже шутить не надо. Поверь, если увижу, что это необходимо – отправлю. Но с тусовками в таком объеме пора заканчивать. Нужно приходить в себя, Оля.
– Хорошо…
– И Наумову голову не крути, хороший пацан, ваши непонятки делают его рассеянным в игре.
Сидим так какое-то время. Я плачу, папа неумело пытается успокоить. Потом смотрит на часы, встает:
– Сильно уже опаздываю. Я суп тебе заказал, поешь.
– Спасибо.
Отец отряхивает брюки, как будто они могли испачкаться или измяться только от того, что он посидел рядом со мной. Откашливается, неодобрительно осматривает мою комнату, но молчит. А уже на выходе вдруг останавливается и говорит:
– Когда твои бабушка с дедом познакомились, ей было восемнадцать, а ему шестнадцать. Разве ты не знаешь? Она ведь рассказывала.
– Рассказывала.
– Да, кажется, на каждом семейном обеде. Папа, еще когда был жив, обожал эту историю. Смеялся всегда как в первый раз. Заразительно он смеялся.
Пытаясь угомонить трясущийся подбородок, выдавливаю:
– Только недолго.
– Достаточно. Пока, Оль.
– Пока, пап.
А когда он выходит, я откидываюсь на подушку и застывшим взглядом упираюсь в потолок. Слез больше нет, хоть я интуитивно и чувствую, что было бы хорошо поплакать еще. Как-то же надо вытолкнуть из себя это болючее ощущение.
А потом беру телефон и вдруг звоню Ефиму.
– Да? Лель?
– Мой лифак в твоей коллекции самый маленький?
Пару секунд в трубке тихо. Мне даже приходится проверить, что звонок все еще идет. А потом Наумов сообщает низким голосом:
– Даже если бы у меня была такая коллекция, этот экземпляр был бы самым ценным.
– То есть все-таки маленький?
– Лель, ты мне позвонила, чтобы размер твоих сисек обсудить?
– Какой же ты больной.
Фим хмыкает:
– Я лечусь. Ингаляции делаю. Дышу над твоим бельем.
– Придурок…
– Встретимся?
Я улыбаюсь, но все равно упрямо грублю:
– Не дай бог.
– Я приеду сейчас. Привезти что-нибудь?
– Я тебе не открою, – отвечаю тихо и совсем неубедительно, скорее по инерции, а потом добавляю, – апельсинов хочется.
– Будут тебе апельсины.
– Лифчик привезешь?
– Сказал же, – Наумов приглушенно смеется, – после свадьбы. Пока у меня побудет. Кружево тоненькое, лямки нежные…
– Замолчи! – кричу в трубку, но сама улыбаюсь так широко, что даже стыдно.
На самом деле из нас двоих это я не в себе. И, кажется, все вокруг об этом знают.
Скидываю звонок и накрываюсь одеялом с головой. Влюбилась в малолетку как дура. Страшно как, с ума сойти просто!
… – . .-.. . .
Потом вскакиваю с постели и тут же хватаюсь за голову. Таблетка еще не успела подействовать, не стоило делать это так резко. Тащусь на кухню, достаю из холодильника маску для лица, щедро наношу на кожу. Я так рыдала, что вряд ли это поможет, но попробовать стоит, конечно.
Иду в ванную и долго там отмокаю. Прихожу в себя понемногу, мою голову, тщательно брею ноги. И ничего это не значит! Просто хочу выглядеть хорошо, как и любая девушка. Для себя самой исключительно.
Но со своим отражением в зеркале предпочитаю взглядами не пересекаться.
Молниеносно привожу комнату в порядок, застилаю постель, переодеваюсь в легкие домашние шорты и футболку с надписью «ненавижу биполярное расстройство, оно офигенное». Педикюр кажется мне небезупречным, поэтому натягиваю длинные белые носки.
Едва успеваю закончить, когда звонит видеодомофон на моем телефоне. Сердце бьется примерно так же часто, как колибри машет крылышками. Открываю, даже не дождавшись, когда прогрузится картинка. Бросаю последний взгляд на свою спальню и иду открывать дверь.
На пороге Ефим. Свеженький, как будто только из душа. Волосы, которые лежат в идеальном беспорядке, кажутся чуть влажными. На плече спортивная сумка. Я и забыла, что сегодня у них утренняя тренировка.
Наумов быстро оглядывает меня с головы до ног и улыбается. Нахально и вместе с тем тепло. Читает надпись на футболке и выразительно хмыкает. Это хорошо. Я его и хотела повеселить.
Протягивает мне пакет:
– Твои апельсины.
Кивнув, забираю. Отхожу в сторону, приглашая его.
Фим заходит, кидает сумку у порога, снимает кроссы и сразу направляется на кухню. Выглядит беспечным. Как будто я не наговорила ему вчера кучу гадостей, не дралась с ним так отчаянно, как будто в последний раз. И как будто не повела себя сегодня как истеричная дура, затребовав апельсины.
Прижимая к животу пакет, иду следом. Смотрю, как обхватив стакан татуированной рукой, Ефим жадно пет воду. Ничего не могу с собой поделать, я снова вся в мурашках.
Деловито перекладываю свою ношу на стол и растираю плечи, делая вид, что мне холодно. Жарким летним днем, да.
Не понимаю, почему он ведет себя так непосредственно, я вчера сделала все, чтобы его оттолкнуть.
– Почистишь? – спрашиваю, протягивая Наумову апельсин. – Не люблю, когда руки цитрусовыми пахнут.
– А если я буду пахнуть цитрусовыми?
Я морщу нос и отворачиваюсь:
– Перетерплю. Но лучше меня своими апельсиновыми руками не трогай.
Фим только хмыкает. Быстро справляется с заданием, выкидывает корки в мусорное ведро, а потом… резко хватает меня за лицо и прижимается к губам.
Загораюсь в секунду. Даже бесячий запах апельсинов не останавливает. Хватаюсь за него, вцепляюсь пальцами в ткань свитшота. Отвечаю на поцелуй так искренне, что, боюсь, рассказываю ему больше, чем должна была.
Наумова очень много. Его руки по всему телу, он нависает, подавляя мое сопротивление. Губы обманчиво мягкие, язык напористый. От него просто несет грубой мужской силой. Даже в семнадцать, чтоб его, лет.
Не могу оттолкнуть, мне слишком нравится.
А потом вдруг вспоминаю, как пренебрежительно со мной говорили девочки из группы поддержки, как перешептывались издевательски, стоило мне только пройти мимо.
