Погода мерзкая — ветер, морось. Мутные предвечерние сумерки. Дрянные железнодорожные запахи. Мимо семенят, подняв воротники, серые люди. Никого и ничего не жалко. Стою, собираюсь с духом. Жду поезда. И прыгнул бы. Была во мне, всегда была такая, знаете, безоглядность, «уходя — уходи». Вдруг один из серых людей останавливается около меня, тоже опирается о поручни. Совсем старик. Ужасно я на него разозлился — как раз появился поезд, правильный. Не электричка, а сквозной, дальний. Несется, гудит, дает знать, что притормаживать не будет. Перелезать через перила, когда кто-то рядом, я не решаюсь. Еще схватит за рукав. Теперь придется снова собираться с духом, ждать какого-нибудь товарняка. Вдруг старик говорит, шамкая беззубым ртом: «Я мальчиком тоже хотел». Я вздрогнул. Спрашиваю: «Что?» Он повернулся. Лицо морщинистое, старое-престарое, а глаза голубые, детские. Очень охотно говорит мне: «Уехать куда глаза глядят. Мечта у меня была. Накоплю денег, куплю билет на самый дальний поезд, до Тихого океана, буду смотреть в окно и сойду на той станции, куда меня позовет сердце. Там и буду жить. Не где родился, а где моему сердцу хорошо». Я ему враждебно: «Что же вы, до таких лет дожили, а мечту так и не осуществили? Уж можно было разок денег на билет до Владивостока накопить». «Почему не осуществил? — отвечает. — Осуществил. Просто, когда подрос, понял, что это поездка не географическая. И билет покупать не нужно, мне его уже дали. Вот есть песня, я по радио слышал. И пропел дребезжащим голосом: «И куда ни пойдешь, всюду счастье найдешь, нам открыты все пути». Хорошая песня, но вводит в заблуждение. Жизнь — не поле, по которому человек может идти в любую сторону, какую пожелает. К сожалению нет. Жизнь похожа на железнодорожную магистраль, потому что твои рельсы уже проложены, с них не свернешь. Однако ты свободен выбрать станцию, и это очень, очень немало. Я свою выбрал. Верней, мое сердце выбрало. И нашел там счастье». «И на какой же станции вы сошли? Где она находится? Только не говорите, что в этой поганой Коломне» — спрашиваю я. Думаю, что в гробу я видал такое счастье. Очень уж он был занюханный, облезлый, старик этот. «Она везде находится, — ответил он с улыбкой. — Где захочешь. Хоть бы и в Коломне. Где ты оказался, там и станция. Какой она будет, зависит только от тебя. Хочешь, чтоб на ней царило счастье — так и случится. Оно внутри, счастье, в тебе». Тут он назвался. Сказал, что его зовут Иннокентий Иванович Бах. Спросил, как зовут меня. Только потом, много позже, уже став священником, я понял, что с каждым человеком нужно разговаривать не на своем, а на его языке. Это большое искусство. Бах заговорил со мной именно так, как следует говорить с подростком: простыми словами, несложными метафорами. Я уже не раздражался, не злился. Меня захватила идея. А в самом деле, подумал я. Сяду без билета на дальний поезд, как-нибудь пролезу. Буду прятаться, пока не высадит кондуктор. Там и будет моя станция. Уж хуже, чем в Коломне, не получится. Иннокентий Иванович еще сказал, с глубоким убеждением: «Где ты сойдешь, тому месту повезет. Тот, кто несет в себе счастье, согревает всех вокруг». «Да кому я нужен?» — спрашиваю я, горько. Он очень удивился, глаза расширились, захлопали. «Как это кому? Ему. Богу. — Повел рукой вокруг. — Он для тебя, Саша, весь мир создал». В среде, где я рос, про бога говорили только в шутку. «Ага, — отвечаю. — Спасибо вашему богу, что создал моего отчима, сволочугу». «Конечно, спасибо. Твой отчим тебе не просто так послан. «Просто так» в жизни ничего не случается». «Да зачем он мне нужен, гад?!» — кричу я с яростью. «В испытание. Чтобы ты его выдержал и стал лучше. Сильнее, добрее, понятливей. И чтобы потом, когда тебе встретятся люди намного неприятнее отчима, ты знал, как с ними поступать». «А как с такими поступать?» — спрашиваю. «Стань лучше. Посмотри на отчима не так, как раньше смотрел, а по-другому. Без злости. Попробуй понять его. Попробуй стать им. Пожалуйста, сделай это. Иди домой. Нечего тебе здесь на холоде стоять. Пойдешь?» Я кивнул. Почему нет, думаю. Прыжок с моста никуда от меня не убежит. Старик сказал: «С Богом, Сашенька». Перекрестил меня и пошел мелкими шажочками. А я вернулся домой. Стал наблюдать за отчимом. Как он дергает углом рта, сам с собой о чем-то сердито спорит, как с наслаждением хлюпает горячим чаем. Раньше меня от всего этого трясло, а теперь вдруг стало его жалко. С жалости всё и началось. Это и есть название моей станции.
Александр Константинович улыбнулся.
— Жалость — и есть Бог. Кому всех жалко, тот счастлив. Иннокентий Иванович научил меня самому главному. А всё последующее — семинария, академия — только придали этому знанию вид системы.
Эта мысль, очень простая, поразила меня. Я решил, что потом обязательно ее додумаю. И вставлю в «Карантин».
Мой собеседник засмеялся.
— Я долго потом был уверен, что там, на железнодорожном мосту, мне явился Посланник Божий. Потому и взял имя «Варфоломей» — как на картине Нестерова. А лет десять назад хоронил тут, на Донском, одну прихожанку и вдруг вижу крест, а на нем табличка: «Иннокентий Иванович Бах. Ум. 1955».
— А больше я тогда про него ничего и не знал, — говорю.
— Бог знает, этого довольно.
Тут Александр Константинович посмотрел на меня, уже не улыбаясь, а очень серьезно.
— Почему, — говорит, — у меня такое ощущение, будто сейчас я — Бах, а вы стоите на мосту и смотрите вниз? У вас такой взгляд, словно вы собираетесь кинуться под поезд. Вы извините, что я вам это говорю, мы незнакомы, но мне по роду деятельности часто приходится общаться с людьми, пребывающими в отторжении от жизни. Я это выражение лица хорошо знаю. И думаю, что Бог свел меня с вами именно здесь и сейчас не случайно. Случайного вообще не бывает.
Я, конечно, обомлел. И от его слов, и от реплики о случайном — будто этот человек подслушал мои мысли.
Я рассказал ему. В подобных обстоятельствах, у могилы Иннокентия Ивановича, это получилось как-то очень естественно.
Он выслушал внимательно, иногда кивая, как если бы уже слышал эту историю раньше.
— Вам нужно оттаять, — сказал отец Варфоломей, когда я закончил и очень удачно (как мне показалось) пошутил напоследок, процитировав штабс-капитана Соленого: «от меня трупом пахнет». — Вы мужественный человек, но в анестетических целях вы заморозили себе
