Нежный лед - Вера Мелехова
Глава 191
Майкл миновал с детства знакомую рекламу компании Hertz, здесь, в Сочи, светящуюся желтым неоном точно так же, как в Калгари, в Париже или в Нью-Йорке. Все-таки хорошо, что здесь все везде по-английски. Стресса меньше. Вот симпатичное кафе. Может, поесть впрок? Десять вечера уже, пока до хутора доберешься – без ужина останешься. Да, хорошая мысль. Майкл весело подошел к витрине. Кормили здесь тем же, чем во всех аэропортах мира. Ха, вот и дениши вишневые. Отлично!
– Мне это… Два, – сказал Майкл, тыча в стекло против денишей на подносе. – И кофе.
Буфетчица, молодая, миловидная, почему-то засмеялась:
– Один кофе и один булка?
– Экскьюз ми?
– Итс файн! – просияла странная буфетчица, а Майкл себя упрекнул: вот собирался же везде говорить только по-русски, а чуть недопонял – тут же сорвался на английский.
Он устроился за столиком, прежде всего с привычной заботой уложив на пол между собственных ног, как меж надежных гардов, сумку с драгоценными коньками и не менее драгоценными, для него во всяком случае, костюмами. Сумку Майкл все время должен был чувствовать. Клаудио с Лариской говорили, что ее запросто и спереть могут – слишком хорошая сумка, слишком крупно на ней слово CANADA написано.
Серьезной ценности сумка конечно же не представляла. Ценности не было даже в коньках. Их ценность была субъективной. Коньки для фигуриста как ноги. К своим собственным ногам привык, пользуешься, не замечаешь, а попробуй-ка их заменить! Любые другие уже будут протезами. Так и коньки. Пока к ним привыкнешь, пока врастешь каждой косточкой в родной ботинок, пока коровья кожа, где-то потянувшись, где-то подогнувшись, станет твоей собственной (с той лишь разницей, что снимается и надевается, как носки), полгода пройдет минимум. Раньше, когда нога росла, кошмар настоящий был. Только к ботинкам привыкнешь – уже малы. И все сначала. Теперь, кажется, рост прекратился. Или замедлился. Теперь легче. Майкл уже год коньки не менял, а они почти совсем не жмут. Главное, не думать об этом. Коньки ведь – это что? Это крылья! Вот сидит ангел Майкл за столиком в кафешке, вишневые дениши уплетает, а крылья его аккуратно сложены в сумке. Здоро…
Резкая боль пронзила голову Майкла! Не как пуля, а как телефонный гудок. Боль пронеслась через голову, в левое ухо вошла, в правое вышла, а шлейф ее пульсировал, затухая. Но ровно пропорционально тому, как боль, растекаясь шлейфом, становилась слабей, страх ее, боли, возвращения делался сильнее. Словно внутри Майкла поднимало голову и ощеривало зловонную пасть неведомое и отвратительное, как глист, существо. Существо это было не боль, а страх боли.
Боль же сама по себе показалась знакомой. Когда он уснул за судейским столом во время «Дикого цветка», было очень похоже. Только гораздо слабей, чем сейчас.
Выпитый кофе почему-то стал подниматься по пищеводу вверх. Медленно, но верно. Сейчас вырвется изо рта Майкла фонтаном. Сейчас Майкла вывернет прямо на этот чистенький стол в этом чистеньком кафе. Содрогаясь от ужаса и стыда, он успел нагнуться над кофейным стаканчиком. Гадкий поток изо рта превысил возможности стаканчика. Буфетчица изумленно смотрела на Майкла. По столику неумолимо растекалась кофейно-денишевая жижа, скоро жижа подползет к краю стола и рухнет на белую сумку… Как апельсиновый сок, оставленный на краю кухонного стола: взмах могучего хвоста Акселя, и.… мама в ярости. Мама!
Снова боль. В левое ухо вошла, в правое вышла. Снова пульсирующий шлейф. Едва себя контролируя, Майкл зажал между ступнями сумку с коньками. Сумка на месте, это хорошо. Что еще хорошо? О, многое! Сознания, слава богу, Майкл не потерял…
Глава 192
Абсолютно синхронно с озарениями Майкла хвалу Создателю воздавал и Макаров. «Случай – псевдоним весьма влиятельной фигуры. Возможно, даже и Бога, – думал он, следя за манипуляциями Майкла с кофейным стаканчиком. – Случай, несомненно, счастливый: я ехал Люсю встречать, а встретил своего главного врага. Упредил события. Теперь я имею все шансы своевременно врага устранить и прийти к финишу победителем. Спасибо!»
Оба они, и Майкл, и Макаров, изрядно удивились бы, узнав, что их дифирамбы природе, порожденные здоровым, но преувеличенным оптимизмом, восходят к одному источнику – книге Кирилла Зелина «Серфинг в реальностях». Макаров в юности был знаком с Зелиным лично, но теперь за прославленным псевдонимом то ли не узнавал, то ли не хотел узнать ровесника и соученика. Что не случайно. Напротив, совершенно закономерно. Зачем лишний раз ущемлять собственное честолюбие? Кому от этого польза? Макаров, в отличие от интеллектуального девственника Майкла Чайки, и сам читал первоисточники. Мог бы и сам «Серфинг в реальностях» написать, но другому делу жизнь посвятил. А что до случайностей, так это давно известно: случайностей на свете не бывает, бывают непознанные закономерности.
Происходящее вокруг меж тем доказывало правоту обоих. Случай в сочинском аэропорту, свидетелями которого стали Майкл Чайка и Григорий Макаров, это псевдоним исключительно влиятельной фигуры. И не одной…
Майкл сидел, почти прижавшись щекой к мокрому и грязному от собственной же блевотины столу. Его словно каменной плитой придавили, тяжкой, неподъемной. Что с ним? Разве так ему плохо, что уже и встать не может? Может!
Выпрямил спину. Резко встал. Так резко, что легкий стул, прошелестев по мраморному полу, глухо стукнулся о соседний столик и остановился. Ручеек рвоты победно перевалился через край стола. Майкл выхватил сумку, чтоб на нее блевотиной не накапало. Развернулся – сумку на плечо повесить хотел – и все в секунду понял: Макаров! Увидел его. Узнал.
«Со-чи – лэнд оф ге-но-цид!» – взметнулось торнадо срывающихся голосов. Эхо отскакивало от мраморных полов, взлетало под высокие своды. Гремело!
«Со-чи – лэнд оф ге-но-цид!»
Майкл ничего не слышал – уши заложило собственной злостью. Выругался на двух языках сразу – и по-английски, и по-русски. Одновременно. Доблести в этом никакой не было, ругательство изобретено не Майклом, а Клаудио. Мысли неслись в панике, которую Клаудио презрительно звал «комбо фильтруй базар».
Отфильтровалось следующее. Только что в самолете из вежливости к тугоухому Блошонку Майкл и не хотел, а прослушал коротенькую инструкцию о методах защиты при гипнотической атаке. Вот уж вовремя!
Свободный от боли мозг (скорее всего, временно свободный) работал четко: надо бежать! Майкл рванул из кафе… и уперся в странную карнавальную толпу, которой ровно минуту назад в зале прилета не было и в помине. Что происходит?!
Глава 193
Макаров жрал Майкла холодными распутинскими глазами, у самого голова от напряжения заболела. Ничего, потерпим. Крики тут еще какие-то не в тему… «Геноцид», что ли, кричат? Или «гербицид»? Или «генацвале»? Не разобрать, базар из аэропорта устроили. Мешают сосредоточиться.
Пока объект наблюдения сидел за столом как придавленный, Макаров был очень собой доволен. Но объект выпрямил спину, резко встал! Так резко, что стул аж на метр отлетел. Сидеть, гаденыш! Выхватил сумку из-под стола, развернулся, чтоб сумку свою поганую на плечо закинуть… И в упор выстрелил по Макарову умным молниеносным взглядом! Ах ты, гаденыш узкоглазый, вычислил! Тоже интуицию имеет. Может, не узнал?
Узнал, гаденыш, узнал: по роже тень пробежала – тень сомнения. Глаза еще уже сделались. Что, китаеза, думаешь, что сбежишь? Фиг тебе. Фигушка тебе с маслицем, понял?
Гром, ураган, барабан… Лезгинка! Вспыхнула как пожар яростным дробным ритмом. Не хочешь, а возгоришься. Эхо в здании аэровокзала грандиозное. Макаров аж вздрогнул от неожиданности. И его, волчище матерого, можно на испуг взять. Обернулся непроизвольно на проклятую лезгинку, глаза от гаденыша оторвал на одно-единственное микроскопическое мгновение… И тот исчез!
Глава 194
Ситуация в зале прилета менялась стремительно. В центре респектабельного и абсолютно европейского аэровокзала группа странно одетых молодых людей – человек пять-шесть – истошно скандировала: «Со-чи – лэнд оф ге-но-цид! Со-чи – лэнд оф ге-но-цид!» Скандировали они с акцентом. У них получалось скорее «ленд», чем «лэнд». С «геноцидом» дела обстояли лучше: это слово как слышим, так и пишем. «Геноцид» получался великолепно. Только Майкл вышел из шока, только прозрел ушами, из поднебесья гром, барабаны. Музыка, едкая, как горчица, стремительная, как горная река. Конкретно этой музыки Майкл не слышал никогда, хорошо
