Нежный лед - Вера Мелехова
– А я, между прочим, сотрудник Олимпиады, – сказал Блошонок, измельчив и проглотив полбулочки. – Я волонтер. На работу еду.
Майкл кивнул. Одобрительно-вопросительно-вежливо. Мол, рад за вас, чем изволите быть Олимпиаде полезным? Блошонок именно об этом и собирался рассказать. Он программист, работает в центре размещения гостей. Одну неделю он уже отработал в конце января, другую начинает завтра. «А вы кто?» – хотел было спросить блошонок, но Майкл упредил вопрос:
– А я турист из Канады. Вы не знаете, где канадскую делегацию расселили?
– Конечно знаю. На Роза Хутор. Там красиво!
– Где?
– В горах. На Роза Хутор.
– Хутор – это деревня, роза – цветок. С шипами такой, красивый. То есть мне куда ехать? В деревню Роза?
Блошонок засмеялся меленько и счастливо:
– Нету такой деревни. Есть курорт в горах, называется Роза Хутор. Вам туда на электричке полчаса езды.
Он еще поговорил. О том, какой он замечательный программист (потому-то его и взяли в волонтеры с распростертыми объятьями), о том, как красивы оба олимпийских комплекса – и горный, и прибрежный. И о том, что он, Блошонок, вовсе не любит зимние виды спорта. Он предпочитает художественную гимнастику среди женщин, и он в этом выборе не одинок! Майкл удивился: разве бывает художественная гимнастика среди мужчин? Но промолчал.
Покончив с обедом, Блошонок пустился в странные рассуждения. Видимо, на сытый желудок. Вспомнил почему-то русского царя Петра Первого. Стал говорить, что строительство олимпийских объектов – преступление против природы, что теперь некоторые виды птиц вообще исчезнут. Навсегда. Их больше нигде на земле не останется. А все потому, что там, где они раньше останавливались отдохнуть при дальнем перелете – а они каждый год к себе в Африку летали, – там теперь море электрического света. А птицы этого света боятся, и животные да растения, которыми эти птицы питались, все поисчезали – в бетон закатаны. И помочь этой беде никак нельзя… и в Альпах то же самое, и вообще по всей земле. Человек, венец природы, ее же, природу, и убивает. Добивает уже…
А Петр Первый при чем? Спросить Майкл не успел. Приземлились!
«Наш самолет произвел посадку в международном аэропорту города Сочи».
«Какой голос у стюардессы… Очень на Брижжиткин похож…» Майкл оборвал себя. Забыть! Она снова с Карлосом, с бывшим другом…
«Местное время – двадцать один час сорок пять минут…»
Ну, вот он и в Сочи! Прибыл всего на два часа позже, чем планировали. При двух пересадках могло бы быть и хуже. В Калгари, значит, сейчас без четверти одиннадцать утра.
Встали, забрали ручную кладь, вышли… Сбылось! Он шагает по земле Олимпиады! Осталось ступить на олимпийский лед. Дело за малым!
Глава 189
Громадный, светлый, абсолютно европейский аэровокзал. Мраморные сверкающие полы, электронные табло, красивые люди. Это Россия? Аэропорт, впрочем, это не показатель. Майклу на хутор нужно. На Роза Хутор! А чтобы попасть туда, нужно на электричку.
Странный, вообще-то, этот русский язык. Почему у них поезд – электричка? А электрический чайник – не электричка? Или, например, пылесос? То же ведь от электричества работают. А Роза Хутор… как вам нравится? Вроде как Нью-Йорк Сити, только вместо сити у них хутор. Но хутор – это деревня, состоящая из одного-двух домов, сам же Блошонок и объяснил. Как же на хуторе могли всю канадскую делегацию разместить? Ладно, разберемся. Где бы узнать, действительно ли канадцев на Розе Хуторе расселили? И как пройти на поезд. То есть на электричку. Раз у них все так цивилизованно, значит, где-то должен быть и справочный киоск.
Майкл стоял посреди просторного зала. Через плечо белая спортивная сумка с алым кленовым листом и крупными алыми буквами: CANADA. Куртка черная, стеганая, стильная, с белыми буквами на спине: CANADA. Красный длинный шарф с белыми кленовыми листьями на концах. Черные нейлоновые штаны с красно-белыми лампасами. Была еще трикотажная шапочка, по белому полю красно-черными буквами вывязано: Canadian Skating Union. Родная шапочка, буковки родные, но лежат они в кармане куртки. Их никто не видит, о принадлежности Майкла к Союзу фигуристов Канады никто, кроме фанатов, знающих фигуриста Чайку по фотографиям и телерепортажам, догадаться, конечно, не может. Просто какой-то канадский лох, как Клаудио сказал. Турист запоздавший.
Слово «лох» – новое русское слово. Ни мама, ни даже Элайна этого слова никогда не употребляли.
«Лох» – это болван, простофиля. Вот «простофилю» Майкл любит! Мама ему русские сказки читала, там всегда простофиля – это главный герой. И он всегда побеждает! Майкл-простофиля с наслаждением оглядывался по сторонам. Ну! Где же тут справочное?
Глава 190
– Григорий Александрович, гляньте, гляньте! Майкл Чайка, что ли!
Люся Маркелова, гусар-девица двадцати пяти лет от роду и ста восьмидесяти сантиметров росту, велосипедистка, с которой Макаров работал факультативно, искренний, преданный человечек (умрет за своего психолога, если психолог скажет, что ей эта смерть на пользу), незаметно дернула Макарова за рукав.
– Вон он, Григорий Александрович, прям посредине, – спокойно и негромко сказала Люся, именно так, как Макаров ее учил. Без истерик. Только подбородок вперед выдвинула, подбородком указывала, дурочка.
Макаров медленно обернулся и… медленно побледнел. Посреди зала прибытия стоял Майкл Чайка с надписью CANADA только что не на лбу! В прошлогодней униформе, с белой сумкой канадской сборной по фигурному катанию. Сука.
– Он же исключен из канадской сборной! Приехал, чтобы за своих поболеть? Да? – тихо-тихо затараторила Люся, сверху вниз жарко дыша на Макарова мятной жвачкой. Тараторила напрасно – отвлекала.
– Он не мазохист: подставлять себя под вопросы…
– А зачем же?
Хорошо бы выключить в этой девочке-дылдочке громкоговоритель. Но Макаров не стал дылдочку обижать. Чтобы вынудить ее к молчанию, начал думать вслух. Даже и лучше.
– Если он приехал, значит, он приехал по делу… Его дело – выступать на льду. Другого не может быть.
– На что он рассчитывает?! Поразить мир кривым четверным прыжочком?
– С кривым он бы не держался так нагло… А он, сопляк, счастьем светится. Что-то предчувствует. Возможно…
Все. Ничего больше Макаров вслух не произнес. Кроме короткого и не относящегося к делу «помолчи!», которое все-таки бросил болтливой спутнице, как соседской кошке бросают ошметок колбасы. Она тут же успокоилась, теперь она знала, что ей нужно делать – молчать. Учитель думает! Спасибо ему огромное, вот на Олимпиаду взял, и все бесплатно. Даже в аэропорту встретил, так он хорошо к Люсе относится. И совершенно, совершенно к ней не пристает, назло клеветникам. Даже обидно.
«Небесная лонжа вернулась! – с ужасом думал Макаров. – Послезавтра лед… Его надо остановить, вывести из спортивной кондиции. Но как?! А… хоть и ноги переломать! Лишь бы на лед не вышел».
Нервным движением Макаров сорвал с седых волос узенькую резинку. Желто-серые пряди повисли вдоль лица. В длинном темном пальто, словно в рясе, он вдруг стал похож на Григория Распутина со знаменитой и зловещей фотографии, обошедшей монографии и учебники.
– Боже! Как вы на Распутина сейчас похожи! – с восхищением пролепетала Люся, от страха понижая голос. К концу фразы голоса у нее не осталось вовсе. «Похожи» она беззвучно прошевелила губами (ботокса капля, не считается).
На ее губы Макаров внимания не обратил. И про сходство с Распутиным он знал давно. Странно было бы не знать.
Макаров следил за сосунком приблудным. Зорко следил. Ясно, что он будет рваться на лед. Ясно еще, что Макаров его на лед не допустит. Не ясно лишь, когда именно и где именно это «недопущение» произойдет. И какую конкретно форму это «недопущение» примет. То есть где и как Григорий Макаров Майкла Чайку нейтрализует.
Странным образом зрение Макарова в минуты стресса улучшалось. Вот и сейчас ему не нужно было ни бинокля, ни даже очков, которых сроду не носил, чтобы разглядеть каждый волосишко на небритых щеках Майкла. Ах ты… юнец безусый! Куда же ты лезешь, глупый? В какую бездну? С кем тягаться вздумал, дурачина ты, простофиля? Ну, как говорится, погоди!
