Ночь, сон, смерть и звезды - Джойс Кэрол Оутс
Новый день!
И черный одноглазый кот тычется своей большой головой в ее ноги, урча, как неисправный двигатель: Новый день! Корми меня!
Вернулась былая сила. Давящий жгут сброшен, и кровь хлынула в сосуды, оживляя парализованные органы – конечности, живот, горло, сердце.
В то утро она почитала маленьким детям доктора Сьюза в библиотеке, а на следующий день вернулась в качестве добровольца в городскую больницу, вошла в фойе, словно ступая по яичной скорлупе, и сама хрупкая, как яичная скорлупа. Но не упала в обморок, не расплакалась. Дивясь самой себе, здоровалась со старыми друзьями на информационной стойке, с кем-то обнялась, с кем-то поцеловалась в щечку. Я тоже по вам скучала. Чувствую себя хорошо. А вы как?
Она позвонила Тому, Беверли, Лорен, Софии и оставила записи на автоответчике: Привет. Я чувствую себя гораздо лучше. Простите, что долго не общалась. Постепенно начинаю наверстывать упущенное.
Позже она навестила больную родственницу в приюте для престарелых, которую не видела с октября прошлого года, когда умер Уайти, и та об этом даже не знала (не хотели огорчать).
Ты уж меня прости. Столько всего произошло. Я многое упустила из виду.
Джессалин Маккларен всегда внимательно относилась к доске объявлений, поэтому в больнице сразу прочла: «Ежегодная ярмарка искусств состоится 29 мая» и «А вечером в баптистской Церкви надежды будет встреча с гражданами, которых волнуют проблемы расизма и жестокости в департаменте полиции Хэммонда. Встреча организована партией „СпаситеНашиЖизни“».
Возможно, Вирджил выставит на ярмарке свои новые работы, но об этом он ей не скажет, поэтому надо съездить, чтобы убедиться. И на встречу в баптистской церкви, с обновленными силами и оптимизмом, наполнившим ее вены, как адреналин, она, как сознательный гражданин, непременно пойдет.
(Стоит ли звонить Тому? Может, он захочет пойти вместе с ней? Джессалин знала, что тяжба с хэммондской полицией идет ни шатко ни валко: адвокат защиты постоянно «затягивает процесс», «вставляет палки в колеса». Резюме подготовили и послали, слушания в окружном суде назначили, а затем отложили. Нет, если завести с Томом разговор на эту тему, он только разозлится.)
(А как бы Уайти отнесся к ее присутствию на такой встрече? Вряд ли одобрил бы, хотя она пойдет туда исключительно ради него.)
В тот вечер одинокая белая женщина смущенно вошла в небольшую краснокирпичную церковь на Армори-стрит и заняла место в последнем ряду. Впереди сидели человек сорок, если не больше, и оживленно беседовали. Наверняка здесь все знают друг друга. Для них, чернокожих, она была экзотическим персонажем: белая женщина с бледно-фарфоровой кожей и длинными седыми волосами до плеч, что очень непривычно для дамы ее возраста. Хотя она оделась скромно, было ясно, что все это стоит денег. В ее поведении отсутствовали непринужденность и дух товарищества, присущие белым людям на подобных собраниях черных активистов. Она отвечала приветственной улыбкой всем, кто с ней здоровался, но делала это очень уж старательно и смущенно.
Она заранее отрепетировала, как будет представляться, если ее спросят. Не Джессалин Маккларен (эта фамилия может вызвать непредвиденную реакцию), а Джессалин Сьюэлл. Она испытала облегчение, смешанное с разочарованием, когда ее именем никто не поинтересовался.
Сидя одна в последнем ряду, она слушала горячие речи с амвона, испытывая нарастающую тревогу. Поразительно, сколько безоружных, беззащитных граждан старого города, от восьмилетнего мальчика до очень пожилой женщины, были убиты местной полицией за последнее десятилетие. И ни одного осужденного офицера! Ни одного предъявленного обвинения!
Ни одного извинения от департамента полиции Хэммонда.
Настоятель Церкви надежды говорил торжественно и с достоинством. Руководитель обучающей молодежной программы штата выступал резко. Голос молодого черного адвоката дрожал от волнения. Матери во время выступления показывали фотографии своих убитых детей. Кто-то не мог сдержать слез, кто-то не скрывал гнева и решимости. Одних было едва слышно, другие почти кричали. От полицейского насилия не был застрахован никто – ни женщины, ни дети и старики, ни даже человек в инвалидной коляске: девятнадцатилетний ветеран иракской войны, инвалид, был застрелен копами (якобы «размахивал оружием»), двенадцатилетнего подростка вырубили с помощью электрошокера за «подозрительное поведение» (просто побежал прочь от остановившейся рядом патрульной машины).
Джессалин слушала в ужасе. Ей хотелось добавить свой голос к уже сказанному, но она не могла заставить себя открыть рот.
Все-таки пока не хватало силы духа. Сколько общей печали! Ее личная потеря уже не казалась ей чем-то экстраординарным, но одной из многих, публично не признанных.
Она ловила на себе любопытствующие, вопросительные взгляды; не враждебные, пусть и не дружественные. Настоятель послал в ее сторону довольно сдержанную улыбку. Белая дама? Что она тут делает?
Вообще-то, она была не единственной белокожей на этой встрече. Позже она увидела долговязого парня с неаккуратным конским хвостом… в первую секунду она подумала, что это Вирджил. (Но это был не он.) А еще высокого мужчину с седыми усами. Ковбойская шляпа, темно-розовая расшитая рубаха, черный галстук-шнурок. Джессалин вперилась в него, сердце у нее заколотилось, к рукам прилила кровь.
Это он. Мужчина на кладбище.
Тот, который подобрал ее потерянную перчатку. И называл ее «дорогая»…
Увлеченный разговором, он не обращал внимания на женщину в последнем ряду.
Средних лет белая женщина с резким голосом и гривой пепельных волос, в яркой одежде, напоминающей лоскутное одеяло, этакая хиппи-активистка, обернулась на Джессалин и презрительно уставилась на робкую даму явно из другого круга.
Рядом с ней сидела мощная чернокожая женщина с грубым лицом скульптуры с острова Пасхи. Она тоже обернулась и уставилась на Джессалин, словно не веря собственным глазам. Недавно она гневно обвиняла с амвона «освященную веками христианскую традицию» белого расизма и полного безразличия к черным жертвам, восходящую к временам еще до Гражданской войны, и нá тебе, за ее спиной, словно издеваясь, сидит представительница этого самого расистского христианского клана.
Джессалин еще никогда не видела столь крупной женщины и к тому же глядящей на нее с такой враждебностью. На вид лет сорок пять и добрых триста фунтов весу. Одета словно в мешок, ноги как две колонны, кожа на голых руках дряблая и обвисшая. Лицо тоже мясистое, но все-таки проглядывают кости.
– Мэм, что вам тут надо? – протрубила она издевательским тоном.
Джессалин отшатнулась в страшном смущении и растерянности. Зачем она пришла в баптистскую Церковь надежды, где все накоротке и легко обойдутся без посторонних? Ей хотелось бежать без оглядки, но она, заикаясь, ответила, что желает пожертвовать партии «СпаситеНашиЖизни». Вот только сказано это было так тихо,
