Правило 24 секунд - Юля Артеева
– Перед тем, как я пошел разговаривать со своими давалками, – произношу жестко, – позволь напомнить, что это ты меня отшила. Сказала, что я слишком маленький для тебя.
– Малолетка, – подтверждает Оля с мстительным удовольствием.
Пока все мое нутро раздирает бешенство, я всего лишь перевожу дыхание. Мы стоим все так же близко друг к другу, и я иногда, на самом глубоком вдохе, касаюсь ее грудью.
Потом резко подаюсь вперед и обхватываю Бахман руками. Прижимаюсь губами к ее уху и говорю твердо:
– Моя будешь. Привыкай, что ты с малолеткой.
Она, конечно, снова начинает драться. Бьет по рукам, по лицу, вообще не церемонится.
Я только уворачиваюсь. Пусть лучше энергию потратит, смирнее будет потом.
– Ты мне на хрен о любви пел? – пыхтит тем временем. – Твоей любви до первой юбки хватило?!
Ловлю ее запястья, прижимаю к себе, Оля дышит тяжело, подняв ко мне пылающее лицо.
Я всеми силами снова стараюсь вернуться в дзен. Говорю:
– Я тебя люблю.
– Пошел ты! – выкрикивает Бахман, пытаясь освободить руки.
Я наклоняюсь и прижимаюсь к ее губам. Пошел, не пошел, я знаю, что мы будем вместе. И что она тоже этого хочет. Поцелуй сначала не выходит. Я пытаюсь ее подавить, Леля борется со мной и одновременно с собой.
Несколько долгих секунд ответа нет, но потом она вдруг обмякает. Как-то резко во всем теле. Не только губы податливые, все мышцы ее мне сдаются.
Я спину ее глажу, по рукам веду пальцами, в волосы зарываюсь. Лишнего себе не позволяю, конечно. Наконец, когда обхватываю Олино лицо ладонями, решаю, что можно, и толкаюсь языком ей в рот.
Черт.
Боже.
Аид? Последний точно бы за мной сейчас пришел, потому что я умираю.
Леля, как наивысшее божество в моей иерархии, тоже целует меня. Стонет едва слышно. Я сжимаю ее в объятиях крепче.
И она, конечно, тут же отстраняется. Раскрытой ладонью лупит меня по щеке, шипит:
– Хорошо было? С кем больше понравилось?
– Оля…
– Отпусти, я кричать буду.
Я сразу понимаю, что она серьезно говорит, поэтому руки раскрываю. Бахман отходит, обнимает сама себя, говорит:
– Меня посадят из-за тебя.
– Возраст согласия – шестнадцать, – ухмыляюсь нагло.
Она заявляет дерзко:
– Согласия следовало у меня спрашивать. Какой номер у такси?
– Тебе зачем?
– Скажи и можешь ехать домой. Машину вызвал, браво, ты джентльмен. Дальше я сама.
Вздыхаю и качаю головой. Говорю:
– Я не уеду.
– Хочешь, чтобы я орала? – интересуется, приподняв брови.
– Хочешь, чтобы я рот тебе языком заткнул? – парирую, не сдержавшись.
– Ты просто больной, Наумов.
Я усмехаюсь. Придумала себе что-то, навесила стереотипов, а я теперь больной.
Смотрю в телефон, слежу за тем, как такси подъезжает. Судя по тому, что Бахман полна решимости уехать одной, сейчас будет главный цирковой этюд. Я смиренно опускаю голову, открываю ей дверь пассажирского сиденья, всем видом демонстрируя раскаяние.
Она садится, высокомерно вздернув носик.
Может быть, слишком плохо меня знает?
Потому что я тут же приземляюсь с ней рядом, толкая Олю бедром. Захлопываю за собой дверь.
Говорю:
– Поехали.
– Фим, ты реально больной?
– Вроде бы горло першит, – сообщаю, притворно нахмурившись.
Она тяжело вздыхает и двигается максимально далеко от меня, почти прижимается к двери машины с другой стороны.
Я не возражаю. Попробую поговорить еще раз около ее дома. Если не получится, попытаю удачу в следующий раз. Иногда кажется, конечно, что терпения у меня уже не осталось, но вода камень точит, разве нет?
Пока едем, я слежу за дорогой. Смотрю за картой в телефоне, кидаю внимательные взгляды в окно. Просто после смерти отца приобрел раздражающую привычку контролировать все, что от меня зависит. А там, где заканчивается сфера моего влияния, раскидывается бескрайнее поле тревожности.
Хочется достать из поясной сумки упаковку влажных салфеток, чтобы протереть руки, но я давлю в себе это желание.
Помимо дороги, я так же отслеживаю и Олино состояние. Поэтому, когда она поворачивается ко мне и позволяет себе беспомощный взгляд, тут же стучу водителя по плечу. Прошу:
– Останови. Быстрее.
И потом, уже на улице, пока мою девочку тошнит, держу ей волосы. Одной рукой собираю темные блестящие пряди, а другой глажу ее по спине, жалею.
Говорю:
– Сейчас станет полегче, Лель.
Мы уже достаточно близко к дому Бахман, поэтому такси я отпускаю. Смотреть ему тут не на что, а в машине ей снова станет плохо.
– Отвали, рыцарь, – сообщает Оля, едва только приходит в себя.
Накрывает губы рукавом моего свитшота и отворачивается, спину держит идеально прямо.
Наверное, пока я ее искал и ехал до бара, она успела изрядно накидаться. Но, даже стоя около дороги на газоне, где ей только что было плохо, Бахман все равно остается королевой. Снисходительно берет у меня влажные салфетки, обтирает лицо, а потом прикрывает глаза, подняв голову к темному небу. Дышит глубоко, с каким-то жадным наслаждением.
Потом поднимает веки, смотрит на меня, прищурившись, как будто наводит фокус. Скидывает кроссовки и коротко сообщает мне:
– Натерли.
И просто идет вперед, без обуви.
Я офигеваю от происходящего. Нужна ли мне невменяемая девушка? Вопрос, разумеется, риторический. Поэтому подхватываю ее кроссы и иду следом.
Леля же раскидывает руки в стороны и кричит:
– Вот такая хреновая жизнь!
Впервые за последнее время у меня реально щемит сердце. Почти физически.
Все в команде знают, что Лелю воспитывала бабушка, потому что мама ушла от них очень рано, а отец был занят работой. Но Ольги Александровны не стало восемь месяцев назад, и Бахман до сих пор эту потерю не пережила. Я был и на похоронах, и на поминках. Старался поддерживать, а она была так подавлена, что наконец забыла о том, что мне семнадцать. Тогда и поцеловались первый раз. Я не лез, она сама захотела. Пробовали хоть раз проявить благородство и отказаться от поцелуя, когда девушка мечты сама за ним тянется? Шансов было ноль.
С тех пор и болтаемся в серой зоне. Она то ко мне, то от меня. Вроде, хочет быть со мной, но тормозит, разница в возрасте останавливает. Если бы мне хоть восемнадцать было…
– Знаешь, Наумов, что самое интересное? – говорит Леля, всплескивая руками.
– Ну?
– Я так злюсь на тебя! Но еще больше меня бесят твои давалочки. Вот как так работает женский мозг? Никакой логики! Ведь это
