Американские девочки - Элисон Аммингер
– Хорошие новости? – спросила Делия, многозначительно поднимая бровь, будто эсэмэска непременно должна быть от парня.
Вместо ответа я закатила глаза, а она припарковалась и повела меня через все здание аэропорта к службе безопасности. Сестра обняла меня, а потом передала официальному представителю авиалинии. На бейдже представителя значилось: «Мишель». Конвоируя меня на рейс, будто заключенного тюрьмы нестрогого режима, Мишель вела со мной непринужденную светскую беседу. Когда я оказалась в целости и безопасности на своем месте, уже пристегнутая, она ушла, чтобы перекинуть следующего ребенка из одного места в другое. Прогулка от службы безопасности до самолета прошла для меня как во сне, заторможенно, как в режиме замедленной съемки или словно я двигалась под водой. На борту я оказалась уже в полном изнеможении и при этом на таком внутреннем взводе, что мне было не до сна. Лето действительно закончилось.
Эссе для школы я начала писать по пути домой. На взлете самолет заложил широкую дугу над городом. Розовое сияние раннего вечера согревало Голливудские холмы. А рядом простиралась бесконечная тьма океана, лишь изредка нарушаемая случайным огоньком. Казалось, Лос-Анджелес примостился на самом краю земли – прекрасный, но каждую минуту рискующий целиком и без остатка рухнуть в небытие.
Где-то там моя сестра рассказывала – или не рассказывала – Дексу всю правду о том, что она сделала прошлым вечером, а Джереми сидел на собрании, прося у вселенной безмятежности и сил на предстоящий день. Возможно, самолет пролетел даже над той тюрьмой, где Лесли Ван Хоутен отбывает пожизненный срок, повинная, кроме всего прочего, и в том, что выбрала себе неправильных друзей. Там, внизу, были и прекрасные коттеджи, доверху наполненные коробками и собачьим дерьмом – вещами, которые, как правило, не попадают на сайты сплетен и на страницы глянцевых журналов.
Джереми дважды присылал мне эсэмэски с пожеланиями счастливого пути домой, но не позвонил, и я тоже не стала ему звонить. Какая-то часть меня испытывала грусть, какая приходит под конец чтения по-настоящему прекрасной и трагической книги. Грусть в духе «Гэтсби». Ночь с Джереми, сумбурная и безупречная, была случайностью без дальнейших обязательств. И, вероятно, будет правильно оставить ее в покое, принять как данность, что нечто настолько офигенно клевое, что лучше просто запечатать это в янтарной капле памяти и никогда больше не тревожить. В том-то и заключалась великая ошибка бедного Джея Гэтсби: у него случилась одна незабываемая ночь с Дэйзи, а он пытался превратить ее в целую жизнь. Но с другой-то стороны: разве он мог иначе?
Лампочки в салоне потускнели, и я опустила шторку иллюминатора, чтобы женщина, сидевшая со мной рядом, могла поспать. Она нацепила наушники и маску для сна, и в считаные минуты голова у нее запрокинулась назад, и моя соседка, всхрапывая, задышала открытым ртом. Я тоже надела наушники и прочитала вторую часть задания от мистера Хейгуда, вопрос: «Чем же так хорош Лос-Анджелес?»
Возможно, потому что я профессиональный прокрастинатор, я сразу вытащила журнал, который оставил кто-то с прошлого рейса. За статьей «Чего НЕ говорить ему, если хочешь, чтобы он НЕ УШЕЛ от тебя» – заголовок был написан мармеладно-розовыми буквами – шла следующая: «Моя шопинг-диета: Оливия Тейлор учится поститься, и ей это очень нравится». Статья занимала полторы страницы, и там рассказывалось, как трудно поначалу Оливии было воздерживаться от шопинга и сколько она потом, когда привыкла к этому, стала успевать делать других дел. Она якобы начала отправлять своим друзьям «милые записочки» каждый день. Но самое бредовое заключалось в том, что в статье приводились фотографии ее дома изнутри, и это был действительно ее настоящий дом. Либо кто-то перед фотосессией произвел мощнейшую уборку, либо же у них был самый продвинутый компьютер во вселенной, который мог стереть каждый пакет с покупками в каждом углу и в каждом закоулке. На одной фотографии я увидела Оливию, мистера Пибоди и Игги. Оливия выглядела как девушка, на которую хотелось походить, а дом выглядел как дом, который хотелось иметь. Я закрыла журнал и положила его обратно в сетчатый карман.
Даже как-то слишком легко ненавидеть Лос-Анджелес. Этот город подобен апокалиптической смоляной яме, он напоминает шоу уродов с разбитыми сердцами и лишь наполовину сбывшимися мечтами, он весь заполнен артистами, лжецами, паразитами, сбитыми животными, и в душе каждого из них есть капелька насилия и жестокости. Даже сейчас он остается территорией Мэнсона, уже без Мэнсона. Однако же никто не отнимет красоты его холмов, его каньонов. Любой может без труда заметить, как просто списать со счета все эти блестки, накладные груди и волосы и как самые гадкие и тупые оказываются на самом верху, и в сухом остатке мы скорее всего получим одну большую ложь, но все же я не смогла бы этого сделать. Может, я и не хотела бы остаться здесь навсегда, но мне безусловно там понравилось. Кажется, Лос-Анджелес – это как мечта Гэтсби о Дэйзи, но только для всей Америки. И вместо того чтобы сидеть на пирсе и бесконечно смотреть на зеленый огонек на другом берегу, люди теперь сидят в своих гостиных и смотрят на широкоэкранную 3D-версию той жизни, которая как будто так и предлагает, чтобы ею овладели, но только для этого надо суметь встать с дивана.
«Лос-Анджелес, – написала я, – не так уж и отличается от остальной Америки». Лос-Анджелес – это Оливия Тейлор, которая проведет остаток жизни в попытках снова стать Оливией Тейлор. А следующую фразу я позаимствовала у Декса, который позаимствовал ее у кого-то еще: «Лос-Анджелес – это просто иллюзия, которой Америка предпочитает дорожить больше всего. Убийства Мэнсона это изменили, изменили они и саму Америку, но, возможно, не так уж сильно».
А потом у меня внутри словно раздался звонкий щелчок, как бывает, если мысль вдруг обретает смысл только к середине текста, и вот тогда я на бумажных гигиенических пакетах, лежавших передо мной в сетчатом кармане, написала то, что станет моей выпускной работой. И написала я о Джее Гэтсби и Лесли Ван Хоутен. Может показаться, что их разделяют целые миры, но эти двое не так уж вопиюще отличаются друг от друга. Они оба хотели сбежать от семьи. Оба верили в то, что при ближайшем
