Жизнь гейши. Мемуары самой известной гейши в мире - Минеко Ивасаки
Тысячи воспоминаний промелькнули у меня перед глазами: как она меня учила, репетировала со мной, давала разрешение танцевать то или иное произведение перед широкой публикой. Я была тронута таким проявлением эмоций, но знала, что она не могла сказать ту единственную фразу, которую я так хотела услышать: «Минэ-тян, что бы ты ни решила, пожалуйста, продолжай танцевать». Наша система такого не позволила бы. Перестав быть гэйко, я должна была бросить танцевать.
Но я решила твердо. Я поклонилась Старшей Наставнице и ровным голосом сказала свое последнее слово:
– Сердечно благодарю вас за доброту, которую вы проявляли ко мне столько лет. Я никогда не забуду, сколь многим я вам обязана. Моя душа исполнена благодарности.
Я коснулась лбом пола. Одевальщик лишился дара речи. Я вернулась домой и рассказала все маме Масако и Кунико. Они разрыдались. Я велела им взять себя в руки, потому что в следующие сорок восемь часов предстояло многое сделать. Надо было подготовить прощальные подарки для всех членов нашего общества.
Старшая Наставница, видимо, сразу же сообщила о моем решении в Кабукай, потому что телефон в тот же вечер начал разрываться и звонил не переставая следующие двое суток. Все хотели узнать, что происходит. Сотрудники Кабукай требовали объяснений. Они умоляли меня не уходить. Но при этом не предлагали никаких изменений.
В тот вечер я пошла на одзасики по графику. Делала вид, что ничего необычного не происходит. Все спрашивали меня, в чем дело, почему я ухожу. Но я только отвечала: «Ну, для вас, наверное, последние пятнадцать лет пролетели незаметно, но мне они показались вечностью».
В клуб «Алтей» я добралась уже далеко за полночь. Там яблоку некуда было упасть. Внезапно меня накрыла безмерная усталость. Я взяла микрофон и объявила, что ухожу из профессии. Мое решение, произнесенное вслух, как будто стало бесповоротным. Я горячо попросила всех расходиться по домам и закрыла клуб на несколько часов раньше обычного.
На следующее утро я, как всегда, явилась на занятие в Школу Нёкоба к 8:20. Мы со Старшей Наставницей работали над танцем «Остров Ясима» – одним из тех, которые могут разучивать только гэйко, получившие сертификат. Урок продолжался дольше обычного. Когда я сошла со сцены, Старшая Наставница посмотрела мне в глаза и глубоко вздохнула.
И не произнесла больше ни слова.
В ответ я низко поклонилась и подумала: «Вот оно. Теперь дороги назад нет. Все кончено».
Я позанималась с одной из младших наставниц, потом был урок танца но, затем – чайной церемонии. Я поблагодарила учителей, поклонилась на прощание и в последний раз вышла из дверей Школы Нёкоба. В двадцать девять лет и восемь месяцев моя жизнь в статусе гэйко в Гион-кобу была окончена.
Как и ожидалось, ударная волна от моего ухода прокатилась по всей системе. Хотя все вышло не так, как я ожидала: в течение следующих трех месяцев следом за мной ушли еще семьдесят две гэйко. Меня тронул их жест, однако проявлять солидарность было уже поздно. Руководство не изменило правила ни на йоту.
37
УТРОМ 25 ИЮЛЯ Я ПРОСНУЛАСЬ, чувствуя себя свободной как птица. С наслаждением растянулась на постели и взяла книгу.
Мне не нужно было идти на занятие. Обо всех остальных женщинах нашего дома я позаботилась. Теперь стоило тревожиться только о тех, кто по-настоящему зависел от меня: о Кунико и маме Масако.
Кунико мечтала открыть ресторан. Я пообещала поддерживать ее три года, и она уже вовсю планировала свой бизнес. Если ее предприятие окажется успешным, она сможет работать дальше, а если убыточным – мы его свернем. Кунико решила назвать свой ресторан «Офукуро но Адзи» – «Мамина домашняя еда».
Только мама Масако была не готова жить самостоятельно. Я терпеливо, раз за разом, объясняла ей свои планы, но она их попросту не понимала. Привыкнув зависеть от других людей, мама Масако не испытывала ни малейшего желания строить свою жизнь. Ей нравилось, как все обстояло раньше. И что мне было делать? Не могла же я ее выставить. Объявив в зале суда: «Я хочу, чтобы меня удочерила семья Ивасаки», я взяла на себя серьезную ответственность. Заботиться о маме Масако было для меня делом чести.
У нас с мамой Масако были разные представления о том, что значит быть атотори. Я считала, что мой долг перед тетушкой Оимой состоит в том, чтобы носить фамилию Ивасаки и сохранять эстетические принципы окия. Обещания до самой смерти управлять окия я не давала. Мама Масако же хотела, чтобы окия продолжал существовать и дальше.
– Минэ-тян, ты не молодеешь. Ты уже начала думать, кто станет твоей атотори?
Пришло время поговорить с ней начистоту.
– Мама, пожалуйста, пойми. Я не хочу заниматься делами окия. Я устала от этого бизнеса и собираюсь уйти. Если бы все зависело только от меня, я закрыла бы окия хоть завтра. Но есть другой вариант. Если ты хочешь, чтобы окия продолжал работать, я передам это звание тебе, и ты сможешь найти другую атотори. Я отдам тебе все, что лежит на моем банковском счете. Ты и твоя преемница будете управлять окия, а я снова стану Танака.
– О чем ты говоришь? Ты моя дочь. Разве я могу тебя заменить? Если ты хочешь закрыть окия, значит, мы так и сделаем.
Точно не знаю, что она рассчитывала услышать от меня после этой фразы. Отчасти я даже надеялась, что она примет мое предложение, и тогда я освобожусь от ответственности за нее и за окия. Но в жизни никогда все не бывает так просто.
– Хорошо, мама. Я понимаю. Тогда давай договоримся. Ты можешь жить со мной, но при одном условии. Я хочу, чтобы ты пообещала не вмешиваться в мои планы. Даже если ты считаешь, что я совершаю ошибку, мне необходимо, чтобы ты давала мне поступать так, как я считаю нужным. Если ты это мне пообещаешь, я буду заботиться о тебе до конца твоих дней.
Она согласилась и наконец позволила мне оставить окия позади и воплотить свою мечту. Я совсем не чувствовала себя виноватой из-за того, что закрыла окия. Я отдала Гион-кобу все, но он больше не давал того, что было нужно мне. Я ни о чем не сожалела.
Я купила большую квартиру, и мы там жили, пока шло строительство нового здания. Все ценные костюмы и предметы, принадлежавшие окия, я
