Эйзен: роман-буфф - Гузель Шамилевна Яхина
— Пора, ой как пора! Дайте любое задание, Борис Захарович, я к бою готов.
— Может, классикой займётесь, раз с современностью у вас не очень вытанцовывается? Выберете себе какую-нибудь эпопею поразмашистей — и вперёд?
— Обожаю классику. Спасибо вам за такое предложение, Борис Захарович! Умеете вы понимать вверенных вам творческих сотрудников.
Шумяцкий, кому нечасто перепадают похвалы от Эйзенштейна, благостно розовеет.
— А что бы вы хотели экранизировать? Есть ли уже идеи?
— Да! — горячее прежнего восклицает Эйзен. — Да и ещё раз да!
— И что же именно?
— Жил в восемнадцатом веке такой не очень известный русский поэт. Классик, недооценённый современниками… — Эйзен делает паузу, то ли взвинчивая интригу, то ли всё ещё колеблясь назвать имя. Решается наконец: — Барков его фамилия. Иван Барков. Слыхали?
— Нет, не слыхал.
— И есть у него грандиозная поэма — “Лука”[5].
— Не читал… Сильный текст?
— О да! Потрясающий. Я, к примеру, был потрясён. И вы будете, когда прочитаете, обещаю.
— Судя по имени главного героя, это о крестьянской жизни?
— И о ней тоже, — кивает Эйзен. — Кстати, в царской России книга была запрещена. Печаталась в Лейпциге, распространялась подпольно.
— Это же великолепно! Экранизация подпольной русской классики — не проект, а мечта. Можно к юбилею Революции приурочить.
— Так точно! — соглашается истово Эйзен. — К юбилею Революции — самое оно! А премьеру — в “Октябре”! А копии — во все кинотеатры страны, включая деревенские передвижки, потому как лента будет не только художественная, но и просветительская.
Не в силах сдержать возбуждение, Шумяцкий вскакивает из-за стола и начинает кружить по кабинету. Эйзен, как привязанный, следом, не забывая соглашательски мотать головой при каждой реплике.
— Достать эту книгу можно?
— Конечно! В Ленинке наверняка есть. Кажется, было даже издание с иллюстрациями — это раритет, но его-то и рекомендую заказать, очень уж удачное.
— За день прочитаю?
— За ночь одолеете, Борис Захарович. Такое увлекательное чтение! Оторваться не сможете, до утра с книгой просидите. Получите гигантское удовольствие.
— Договорились. Я буду читать, а вы пока подумайте, кого сценаристом взять.
— Так и сделаю!
— И про актёров подумайте.
— Есть!
Шумяцкий останавливает взволнованный бег, и Эйзен чуть не врезается в начальника.
— Что ж, порадовали вы меня сегодня, Сергей Михайлович. Приходите-ка вы завтра с утра пораньше — обсудим всё в деталях.
— С радостью, Борис Захарович! Только у меня к вам одна просьба.
— Что такое?
— Скоро о проекте станет известно, и выстроится к вам в кабинет очередь из актёров — отсюда и до Кремля. Вещь знаковая, многие захотят сыграть. Вы уж пока никому главные роли не обещайте, лады?
— Лады. А что, вы кого-то конкретного уже имеете на примете?
Эйзен приближает губы к самому уху Шумяцкого. Пожалуй, впервые их головы так близко, едва не касаются.
— Гриша Александров мне шепнул, что не прочь бы тряхнуть стариной и сыграть что-то эдакое, сильное.
— Он же давно уже по уши в режиссуре?
— В режиссуре-то давно, а вот влюбился — только что. Он ведь не один хочет сыграть, а с Любашей Орловой. Запечатлеть чувства на экране, так сказать, чтобы на века.
— Орлова и Александров в главных ролях — это красиво, пожалуй.
— Очень! Я бы даже сказал, чрезвычайно! Полный экстаз!
— Что ж, не вижу препятствий. Читая вашего Баркова, буду прикидывать роли на Гришу и Любу.
— Уж пожалуйста!
Шумяцкий протягивает на прощание ладонь — рукопожатие двух кинодеятелей крепкое и долгое, как страстный поцелуй. Продолжая приязненно кланяться и улыбаться, Эйзен пятится к выходу и выскальзывает за дверь, в приёмную.
— Сияете, будто после удачного свидания, — усмехается секретарша.
— Да, — подтверждает Эйзен удовлетворённо. — Именно так!..
О случившемся после своего ухода Эйзен (как и вся кино-Москва) узнает чуть позже — от задействованных лиц, в подробностях.
Шумяцкий тотчас звонит секретарше и просит её немедленно заказать в Ленинке книгу Ивана Баркова “Лука”, желательно с иллюстрациями. “Так директору Ленинки и объясните: дело безотлагательное, Шумяцкий в нетерпении, прислать с курьером!”
Юная секретарша обмирает и просит повторить указание. Шумяцкий злится на непонятливость и сильно повышает голос — секретарше приходится прикрывать ладонью трубку, чтобы не расслышали ожидающие в приёмной посетители. Но те, конечно, слышат и переглядываются ошалело.
“Будет исполнено”, — лепечет девушка в телефон. Кого-то разбирает хохот, приходится выбежать в коридор, однако неистовое ржание слышно и оттуда. Остальные посетители сдерживаются, прячут глаза. Секретарша с пылающими щеками цокает туфельками в соседний кабинет — к заместителю Шумяцкого.
Вслух произнести имя автора и название книги не решается, пишет на бумажке. “Ты ничего не перепутала?” — грозно уточняет зам. Та — в слёзы: “Меня же уволят! Если не принесу книгу — за ослушание. А принесу — за распутство”.
Зам: “Что за муха его укусила?” Она: “Кажется, муху звали Эйзенштейн”. — “Немедленно послать за этим провокатором! Пусть-ка сам явится и объяснится с шефом”.
Пока нарочные рыщут по Москве — ищут виновника заварушки, — секретарша беспрестанно роняет слёзы. Посетители в приёмной глядят кто сально, кто сочувственно, и все — понимающе: слух о том, что за книгу приспичило читать главному киноначальнику страны, причём читать неотложно, прямо в конторе, а возможно и в компании с юной сотрудницей, — этот слух передаётся от гостя к гостю, и каждый входящий в высокий кабинет уже в курсе.
Найти Эйзенштейна не могут. В библиотеку, естественно, так и не звонили. А Шумяцкий к полудню уже трижды беспокоился, не привезли ли заказ. У секретарши от беспрестанных слёз и волнения осип голос, остались одни фатальные нотки. Когда хриплым фальцетом она в ответ на сторонние звонки трагически бормочет: “Борис Захарович не может вам сейчас ответить”, — звонящие пугаются: “Уж не умер ли?”
После обеда Шумяцкий грозится лично поехать в Ленинку за желанной книгой и даже велит подогнать к подъезду автомобиль. Секретарша бежит за подмогой к заму, но говорить уже не в состоянии — лишь рыдает беззвучно, заткнув наманикюренными пальчиками рот. Заму ничего не остаётся, как взять удар на себя — пойти объясняться. Он тащит с собой за локоток и секретаршу (вдвоём не так страшно) — та брыкается, но уступает мужчине в силе, поэтому в кабинет они вваливаются вдвоём, взъерошенные, со сбитым дыханием.
Шумяцкий уже одет на выход, в дорогом пальто и каракулевой шапке. Алеет на лацкане тщательно выглаженный революционный бант.
— Не надо вам никуда ехать, — только и может произнести зам. — И книгу эту читать не надо.
— Что с вами? — обалдевает от эдакого нахальства шеф. — Вы пьяны? Оба? А ну пошли вон!
Зам перегораживает дверной проём и мотает головой: то ли отрицает опьянение, то ли отказывается выходить.
— Не нужна вам эта книга, Борис Захарович, вы уж поверьте. Я вам лучше своими словами перескажу. И даже пару куплетов наизусть прочту, если сильно захотите. Только не езжайте в Ленинку!
— Вы что, знаете этого Баркова?
— Его многие знают.
— И вы? — это секретарше.
Та пищит еле слышно, прикрывая ладонями нижнюю часть лица. Писк утвердительный: и я.
— Все знают, кроме меня, неуча, — мрачно поджимает губы Шумяцкий. — А ну читайте!
— Что читать?
— “Луку” этого наизусть читайте, раз обещались! Или соврали, что
