Молчание Шахерезады - Дефне Суман
Он снова опустил голову и уставился взглядом в пол, выложенный изящной мозаикой. Белые и лиловые звезды, цветы, круги… Шепот его становился все тише.
– Я накоса-эфенди схватили и объявили военнопленным. В те дни мы всех хватали. Всех мужчин-немусульман, оставшихся в городе. Связывали им руки и прогоняли толпой через город в назидание другим. А потом их всех вели в район Дегирмендагы и расстреливали. Когда я узнал о том, что Янакоса-эфенди тоже схватили, было уже слишком поздно. А ведь он, несчастный, даже и в войне не участвовал. Все это время работал здесь на своих начальников-англичан. Так его и увели в той нарядной форме и со сложенной страницей в кармане. Да и узнай я об этом вовремя, смог бы я его спасти? Много людей тогда погибло, очень много. Некоторые умоляли пощадить, мол, не стреляйте, я не православный, я католик. А наши солдаты лишь смеялись, мол, гяур он и есть гяур, и жали на спусковой крючок. Война, Шахерезада, она не такая, как ты себе представляешь, это самый страшный кошмар, от которого человеку становится стыдно называться человеком. Да убережет Аллах от этой беды всех, даже врагов.
Тяжелые мысли о прошлом темной завесой отгородили Хильми Рахми от настоящего. Он не заметил, что меня бросило в дрожь. Кровь отлила от рук и ног. По всему телу выступили капельки пота. Я попыталась расстегнуть свою гранатового цвета накидку, которую неизвестно для чего надела в такую жару. Не получилось. Наконец я смогла протянуть руку и коснуться Хильми Рахми, прося помощи. Попробовала было встать, но ноги не держали меня, и колени не желали выпрямляться. Висевшие на стене часы бешено кружились вокруг меня, отражавшиеся от зеркал лучи смешивались с мозаичными звездами. Я уже оседала на пол, но тут, как в старом сне, меня подхватили сильные руки Хильми Рахми.
Проснулась я уже в своей комнате. И после этого я поклялась, что впредь не сделаю ни единого шага за порог этого дома.
Время взаймы
– Ты только посмотри, что творится-то, а? – проворчала Мюжгян сидевшей рядом с ней Сюмбюль.
Они вместе раскатывали тесто на просторной кухне в особняке Томас-Куков, напоминавшей пчелиный улей, где непрестанно кипела работа. За рядами столов женщины всех возрастов, наклонив свои покрытые разного цвета платками головы, готовили блюда на любой вкус; их умелые пальцы знали свое дело и без остановки закручивали тесто, раскладывали мясо, заворачивали зеленые листья. А главный повар, родом из Италии, ходил меж столами, контролировал работу и раздавал указания на всех языках, бывших в ходу в то время в Смирне. Молодые мужчины забирали уставленные закусками подносы и уносили в зал, полный гостей.
– На что ты жалуешься, Мюжгян? – прошептала ей в ответ Сюмбюль, вытирая испачканный мукой лоб. – Где еще мы сейчас найдем такие хорошие деньги? Сама знаешь, выбирать не приходится. Вот мы упаковываем инжир, и что же? Здесь-то нам за день заплатят в пять раз больше.
– Да брось ты, ей-богу! Неужели мы теперь будем прислуживать этим иностранцам?
– Милая моя, мы здесь не прислуживаем, а готовим бёреки да пахлаву. И всего-то два дня. Эти иностранцы нас даже не увидят, – сказала Сюмбюль, на лице которой тем не менее читалась досада. – Посмотри, сколько теста раскатали. Пока мы все эти бёреки накрутим, успеть бы потом хоть одним глазком посмотреть на этот их бал.
– А вот будь Хильми Рахми здесь, ты бы тоже могла расхаживать в числе приглашенных. Неужели тебе это даже в голову не приходило? А вместо этого ты стоишь на кухне и готовишь для них.
– Постой-постой, дорогая моя! Хильми Рахми ведь даже никакой не генерал. Полковника-то вот только получил. Да и будь он хоть сто раз генералом в этой армии, которую создал Мустафа Кемаль-паша, и что? Иностранцы же не признают правительство в Анкаре.
– Сегодня не признают, а завтра признают и встанут перед нами на колени, – проворчала Мюжгян. Словно вымещая свою злость на тесте, она заработала скалкой с удвоенной силой. С тех пор как Хусейн ушел воевать, невестка сделалась ярой патриоткой, но Сюмбюль к подобным высказываниям уже привыкла. Поэтому лишь молча выложила раскатанные пласты на противень.
– Мюжгян, так тонко не надо. Иначе порвутся, когда положим начинку.
– Ах да, ты ведь у нас все всегда лучше всех знаешь.
– Не обижайся, прошу тебя. Я всего лишь не хочу опозорить нашего свекра Мустафу-бея.
Именно Мустафа предложил им поработать на кухне в имении Томас-Куков, где устраивался новогодний бал, на который были приглашены все самые богатые и знатные люди Смирны, Борновы, Буджи и Корделио. Приготовления шли уже не одну неделю, а на саму праздничную ночь наняли множество дополнительной прислуги и поваров из Смирны.
– Ты посмотри, сколько на кухне работников, весь город здесь!
Сюмбюль окинула взглядом кухню, занимавшую весь первый этаж особняка Томас-Куков. Вообще-то, даже язык не поворачивался назвать это место просто кухней. Огромное помещение с несколькими чуланами и печами, где вплотную стояло множество столов, и у каждого – свое предназначение: эти вот, например, – только для лука, а те – для теста. На вбитых в стену гвоздях висели приспособления, которые Сюмбюль в жизни не видела. Некоторые из них даже работали на электричестве. Но пользоваться машинами, от рева которых Сюмбюль с Мюжгян всякий раз подскакивали, разрешалось только слугам Томас-Куков, да и то не всем. Недавно вот главный повар застал врасплох какую-то женщину, которая, видимо, не должна была даже приближаться к электрическому миксеру, и такой шум поднял!
– Этот аппарат Эдвард-бей из Америки привез, и с ним уже немало людей без пальцев остались. Поэтому старший повар так и щепетильничает. В такой день несчастный случай совсем некстати будет, – негромко сказала сидевшая рядом с Сюмбюль девушка.
Волосы у нее были повязаны легким голубым платком, а миловидное лицо напоминало беличью мордочку. Даже когда она говорила,
