Почти 15 лет - Микита Франко
В тот день Антонина Андреевна говорила о себе. Лев нетерпеливо дергал ногой под столом.
Она говорила о войне. Говорила, что родилась в разгар войны: когда мама ходила беременной, отец сидел в фашистком плену, а когда война закончилась, отца снова забрали в лагерь, только уже в «свой» – как врага народа. Говорила, говорила и говорила… Как впервые увидела папу в шесть лет, как он не любил рассказывать о войне, как единственное воспоминание, которым он поделился – трупы, пластами сложенные друг на дружке.
Лев перебил её. Возможно, некрасиво, жестоко, неуместно, но вполне искренне:
- Вы этого хотели для Славы?
Это не было попыткой увильнуть от темы. Вопрос возник по-настоящему.
- В смысле? – удивилась она.
- Когда вы ему сказали, что лучше бы была война, и он там умер, вы имели в виду именно это? Трупы, сложенные пластами?
Он оскорбился за Славу, когда услышал об этом впервые. И был оскорблен до сих пор.
Антонина Андреевна подняла на него влажные глаза. Льву сделалось не по себе. Он думал, она сейчас расплачется, но она негромко проговорила:
- Это жестокие слова.
- Какие? – уточнил он, стараясь держаться отстраненно. – Ваши?
- И твои.
Он повел плечом. Мол, может быть. Он о них не пожалел, даже если бы пришлось смотреть, как она плачет.
- Вы его предали, - прошептал он.
- Ты тоже…
Лев вскинул глаза:
- Я?! Нет…
- Но ты же здесь. А он там.
Он запротестовал:
- И что? Вы даже не знаете, как всё было, что он сказал мне…
Она спокойно перебила его:
- Но я знаю, что, когда Ваня лежал в коме, ты был здесь, а он – там. Ты сам это рассказал.
- Вы не понимаете, он сказал, что не любит меня, что я не нужен там, так какой смысл был…
- Какой смысл был оставаться со своим ребёнком? – усмехнулась она.
- Я был там не нужен…
- Кому?
- Ему, - ответил он, имея в виду Славу.
Она сразу поняла, что он о Славе.
- А ребёнку?
- Не знаю. Ребёнок был в коме. Не разговаривал.
- А Мики?
- Что Мики?
- Он разговаривал?
- К чему вы это спрашиваете?
- Да так…
Они замолчали. Лев попробовал остывший час на вкус – тот стал противно-холодным, прямо как всё вокруг. Весь их разговор. И эта кухня с выцветшими лилиями на стенах.
- Я вижу, что ты алкоголик, - неожиданно выдала она.
В нём тут же проснулась новая готовность спорить:
- Я не…
- Я вижу.
Лев поразился, как она умеет оборвать его этим спокойным старушечьим голоском, и стушевался.
- Не надо спрашивать меня, что я имела в виду, когда говорила глупости. В чём ты хочешь меня уличить? В маразме? Мне семьдесят шесть лет, я имею право быть в маразме! - воскликнула она. – Лучше спроси себя, что имел в виду ты, когда решил прийти в их семью. И имел ли ты в виду то, что получилось в итоге?
- А что такого получилось? – кривя губы в полуулыбке, спросил Лев.
Она пожала плечами:
- Тебе видней.
Он хотел сказать ей: «Ну, вообще-то, Антонина Андреевна, вы ничего не понимаете, и судить не можете».
И ещё: «Ну, вообще-то, он меня заставил прийти в семью»
И: «Ну, вообще-то, всё нормально получилось, что вам не нравится?»
Но вместо этого спросил:
- Можно ещё чаю?
Почти 15 лет. Слава [40]
Дольше всего спорили, кто будет Красным, самым главным из Могучих Рейнджеров. Красным хотели быть все, но Максим говорил, что должен быть он, потому что он был самым главным ещё в садике. У Максима, Лёни, Андрея и Владика дружили мамы: они, договорившись, отдали мальчиков в один детский сад, а потом в одну школу, и даже подсуетились, чтобы все попали в один класс, а не разбились на параллели. Слава в этой команде был новеньким, а потому вообще не претендовал на роль Красного. Да и «Могучих Рейнджеров» он не любил, ему не нравилось про сражения, супергероев и монстров, и ребята смотрели в какой-то ужасной озвучке, где голоса на английском звучали в унисон с низким мужским голом на русском. По телеку «Рейнджеров» не показывали, но папа Лёни был «пиратом» (Славик только повзрослев понял, что папа Лёни не был морским разбойником) и у него имелась кассета с двумя сезонами телесериала.
На перемене, пока ребята спорили, кому какой цвет достанется, Славик сидел рядышком, на подоконнике, и с любопытством прислушивался к аргументам.
- Я должен быть Красным, у меня галстук Красный!
- И что? Я тоже мог бы прийти с красным галстуком!
- А у меня волосы как у актёра, который играет Красного!
- Неправда! Ты вообще не похож!
Посреди этого гвалта неожиданно раздался голос Владика:
- Может, Слава будет Красным?
Слава мигнул:
- Я?
- Ну да, - кивнул Владик. – Ты единственный не споришь. Значит, заслуживаешь.
Владик, конечно, был удивительным: мягкий, вежливый, доброжелательный. Всегда очень послушно сидел на уроках, поднимал руку, когда хотел задать вопрос, а потом вставал и спрашивал, будто с книжки читал – так складно, умно и вдумчиво. Славе до сих пор было странно, что тогда, на линейке, Владик тоже там был: обижал Милану, смеялся над её беззащитностью. Хотя он уже плохо помнил детали: может, Владик и не смеялся. Казалось, трое говорили, пока один молчал.
Теперь они уже никого не обижали, всё было наоборот: они становились Рейнджерами, защитниками мира на земле. Ну, или хотя бы в классе.
Лёня и Андрей были готовы запротестовать против идеи Владика, но Макс, глянув на Славу, сказал:
- Ладно. Это справедливо.
И те двое не решились возразить.
