Контузия - Зофья Быстшицкая
Было несколько хороших минут, может, они стоят того, чтобы не исчезли. Например, тот день, когда, не зная, что с нами будет, я встретила его на другом берегу, уже другого моря. И так мы шли, легко ступая по камням и песку, я грела ноги, вновь согревала тело, во мне расслабились все узлы от этого нового пейзажа. И я подумала, что его присутствие может быть только покоем, так что оно не нарушит моей цельности.
И никогда не нарушило, и в этом была моя ошибка, наша ошибка, о которой я не жалею. Да, мы были вместе, сначала в пределах многочасовых прогулок, потом наедине, но я всегда была сама по себе. А этого не вынесет никто, если он из отдыхающего паренька преображается в мужчину, с извечным инстинктом — уж если у тебя женщина, то ты должен завладеть ею целиком. А при виде слишком высокой преграды начинает чувствовать бессилие, не перед этим сооружением, которое можно бы и преодолеть, а перед женщиной, которая за ним укрылась, хотя она на расстоянии вытянутой руки.
Я полагала, что хорошо скрыла тайну проникновения, не отдергивала руки, не отдергивала себя, решив в своей повседневной жизни стирать по возможности следы пережитого, потому что возникли очертания иной психической экспансии, я сознавала это, потому что теперь я должна была кому-то помогать, не ожидая поддержки. И много, очень много зависело от моего рассудка, чтобы он соответствовал той доброй воле, оговоренной нами как необходимое условие отношений, чего я скрупулезно придерживалась, так как это давало равные шансы. Скрупулезно и опрометчиво, так как это предрасполагало к лени, взваливало на партнера все усилия по преодолению баррикады, а я, по сути дела, не хотела ее разрушать. Она была моим вкладом в защиту, а может быть, я ожидала благодаря своей биологической особенности, что это он своим напором ударит в нее как следует, так, вероятно, думает любая женщина, находясь в состоянии шизофрении между обособленностью и слиянностью.
Но когда наступил решающий для двоих момент — всегда ведь бывает такой период чреватых последствиями решений, — этот человек не смог меня разбить, разломать пополам, а потом вынести из-за преграды и поставить рядом с собой на уравненной земле, потому что был для этого слишком слаб. Он сам сказал, что не справится со мной, не одолеет, так и сказал. Но это произошло позднее, после каких-то еще кропотливых попыток, когда я еще колебалась, как бы это, оставаясь цельной, все же разделиться, когда решалась на соучастие. Были еще встречи после отдалений, еще одна хорошая минута: ночной, закругленный пейзаж с деревьями заключил нас, точно башня, уходящая в небеса, а мы в ней, пытаемся забыться, жаждем найти сушу, и эта игра в оттягивание, чтобы не удовлетвориться сразу в этом сдвоенном одиночестве, чтобы продолжалось и нарастало это желание по требованию физиологии; припав друг к другу, вновь заговорщики телесного желания, мы могли уверовать, что упадаем в иные широты, далеко позади себя, уже немного утомленные, но вот вновь двигаемся с места, еще переполненные этим танцевальным ритмом и тем, что заключено где-то в нашей топографии.
Были вечера и были ночи, наброски наших фигур в ходе этой истории я лучше воспроизвожу в темноте, так как тогда стиралась способность соображать, могло быть молчание, отказ от стычек по разным побудительным причинам, ночные встречи могли еще быть капитуляцией при победе далеко не фехтовальной тактики, а чисто земного притяжения.
Но жизнь ведь не проходит в заданной тьме, потому что тьмой все только должно кончиться, конец всегда в невидении, и поэтому мы опасливо убегаем от неясных ситуаций к резкому свету дня. А он калечил нас все больше, и никто ни к кому не спешил на помощь, потому что надобности в этом мы не испытывали. Видимо, я была ужасна, потому что только сама была своим средоточием и давала это понять. Но это был не обычный эгоизм, а нечто опаснее, поскольку в игру входила не физическая природа женщины, а все, что я собою захватила: мои устремления, мои недоговоренности, моя шкала ценностей, моя профессия, высасывающая, как пиявка, и приводящая к анемии других, возле меня. И так вот бледнела наша связь, пораженная немочью совместного обращения жизненных элементов; мы не могли быть сообщающимися сосудами, поскольку слишком многое нас отличало друг от друга при данных условиях. Вот и должна была прийти компенсация, знахарская терапия от этого недуга диспропорций, но каждый такой способ создает в нас новые антитела — пришли недомогания, фобии, травмы, ничего они не излечивали, антитела всегда как-то функционируют, а здесь они были нехваткой природной терпимости к кустарному лечению. Антитело — ну да, понятно, чужой элемент. Но это же не все, необходимость ассимиляции имеет разные плоскости, с остро отшлифованными гранями, в этой призме преломляются краски повседневности, но это не только оптика, не только выводы из наружных наблюдений, потому что потом, увидев слишком много, ощущаешь органы зрения уже повсюду, во всех частях тела, во всем разуме множатся эти метастазы. Это уже не физический опыт, это метафизика, сверхъестественная сила, которой мы не управляем, но в таких случаях она, это мы точно знаем, является единственной центробежной силой, она выбрасывает людей за пределы взаимопонимания. А там уже не видишь другого человека, зато можно вдоволь, досыта вглядываться в себя. Иногда испытываешь еще немного раздражения, что другой человек не удержался на дорожке, что это именно он вызвал крушение, потому что сам себя никто никогда виновным не считает. Остается только пренебрежение к способностям партнера, немного презрения к тому, что он не взял первое серьезное препятствие, а раз уж охватил страх, вот и улизнул при катастрофе. Только, ах, простота, какая же дорожка бывает без препятствий? Об этом надо на старте знать, а нам кажется, что мы с самого начала в этом разбирались как нужно, что мы-то держались хорошо, да вот напарник с чем-то в себе не справился. И не желаем помнить, что и нам в этом соревновании по спаренному бегу на раз приходилось сбавлять ход, озираться по сторонам, искать причины, что же это нас привело в наивное изумление, какие такие непредвиденные обстоятельства. Я очутилась на обочине, немного в синяках, не буду подсчитывать, что и как у меня болело, болезненнее всего был факт, что я вновь готова была утратить равновесие от чьего-то призыва. Унизительно, что во мне еще были подготовленные места
